Занимательная медицина. Средние века - Станислав Венгловский

Все сказанное объяснялось метаморфозой самих хирургов, над которыми прежде осуществлялся контроль со стороны (дай – то Бог!) какого-нибудь чистюли-врача, а теперь этот врач совмещал в себе и обязанности врача, и прежнего, окровавленного с ног до головы, неустанного в своих поисках прежнего хирурга.

Пожалуй, пока же он, врач новой формации, находился в своей операционной, – в нем еще отчетливее проглядывал брадобрей, цирюльник, кровопускатель, нежели человек, свободно читающий наставления Авиценны или самого Гиппократа, переведенные на понятный ему латинский язык.

Интересно отметить, что даже в разгар XIX века, заполучившего в свое распоряжение настоящий микроскоп почти в том же виде, в каком мы пользуемся им сейчас, даже во времена, уже знавшие о существовании незримого мира микробов, – медицинские работники все еще не могли догадаться о прямом участии этого микромира в возникновении целого ряда инфекционных заболеваний! А, стало быть, и о возможной роли его во время всех хирургических вмешательств.

И это – в то самое время, когда мысли о возможной зловредности микробов просто носились в воздухе. Прозорливым умам все чаще и чаще предоставлялась возможность убедиться, что эти невидимые существа содержатся в воздухе, устилают почву, наполняют собою воду, кишат на страницах книг, которые мы непрерывно листаем, и даже прилипают к пальцам, которые постоянно прикасаются к листам бумаги.

К числу упомянутых людей можно отнести также неутомимого французского исследователя Жака Антуана Бешама, французского врача Мишлена Кристофа Довена и многих, многих других как известных нам, так и совсем не известных ученых. Они честно и много трудились, многого успели достичь, но не смогли, не сумели или даже не попытались добиться экспериментального подтверждения своих наблюдений и выводов.

Медицина продвигалась вперед по инерции. Смертность в хирургических клиниках переваливала за пятьдесят процентов. Любой человек, отправлявшийся на лечение, подвергал себя огромному риску, прощался со своими близкими, как если бы он уходил на войну.

Однако это никого не смущало, не возмущало нисколько.

Недаром дошедшая до наших времен украинская поговорка гласит: «Як пiшов на лiки, то пропав навiки» (Когда стал принимать лекарства, – так, считай, пропал уже навсегда).

* * *

И все же сыскался в те годы, еще в XIX веке, один такой человек, который ничуть не смирился с безнадежной обстановкой в родильных отделениях больниц. Не смирился он также с тем, что в больничных условиях, это еще в лучшем случае, умирает каждая десятая вполне здоровая роженица. И происходило это не где-нибудь, в каком-то отдаленном захолустье, куда даже в полгода на коне не доскачешь, но в чопорной австрийской столице, в Вене, на веселых берегах голубого Дуная, в акушерской клинике, где ассистентом служил двадцатишестилетний врач по имени Игнат Филипп Земмельвейс, человек необычной, быть может, – даже болезненной впечатлительности.

Эта печальная статистика не давала Земмельвейсу покоя.

Он всячески пытался отыскать причину гибели рожениц. Он сравнивал обстановку в разных подобных клиниках, и его нисколько не удовлетворяли ответы как со всем смирившихся его коллег, так и стоявшего над всеми ними высокого начальства.

Одни объяснения казались ему просто вздорными, другие – невероятно глупыми или же слишком заумными. Его настырность привела к тому, что на него самого стали посматривать как на деревенского дурачка, ищущего для себя приключений там, где их вовсе не следует искать, где все идет как по маслу.

Ну, умирают женщины – так ведь это назначено Богом, сказано ведь в Священном писании: в муках будешь рожать детей, а где мучения – там и смерть. Остаются сиротами дети – так Всевышний не обойдет их своим повседневным вниманием…

Как не раз уже бывало на свете, на правильную мысль Земмельвейсу помог набрести один трагический случай. Профессор судебной медицины, быть может, в тысячный раз вскрывавший бездыханные трупы, исполняя привычное для него ежедневное дело, – неосторожно однажды порезал палец – и в результате скончался через очень непродолжительное время. Набившийся в рану трупный яд привел к заражению крови, к так называемому, как нам уже точно известно, сепсису.

Все это было ясно – как Божий день.

Покойный профессор пользовался в Вене завидной популярностью. Его все любили, в том числе и сам доктор Земмельвейс. Безвременная кончина такого великолепного наставника, друга, – надолго выбила молодого врача из привычной для него колеи, все-таки, как ни говори, это были совершенно несопоставимые утраты: какие-то многочисленные роженицы, крики осиротевших младенцев, постоянные вопли и визг осаждающих клинику растерянных родственников… И совершенно другое дело – пустота в кабинете, где еще совсем недавно раздавался приятный голос такого до боли знакомого человека, у которого всегда найдется отклик на твои сомнения, печали, даже на маленькие твои успехи.

А вместе с тем случившаяся утрата заставила Игната еще крепче задуматься. Одно неосторожное движение, одно неконтролируемое скольжение лезвия необыкновенно острого ланцета, которое только что погружалось в мертвую ткань, по живой нетронутой коже, и все, и нет тебе никакого спасения!

Но ведь точно так же поступают врачи, которые, не успев как следует вымыть руки, да и не усматривая в том ни малейшей необходимости, отправляются прямо в клинику, где, следуя призывным крикам рожениц, тут же бросаются к их кроватям. А ведь к рукам врача прилипают крупинки всего того, к чему они только что прикасались, что знаменует собою полную противоположность жизни.

Остатки невидимого глазу трупного яда сохраняются на коже даже после того, как их недостаточно тщательно вымоют. Родовые же пути, по которым выходит плод…

Конечно, все это – давно известный физиологический акт, облагороженный самой природой, а все же, даже при идеальном его осуществлении, сплошь и рядом наносится масса мелких или даже очень значительных травм, повреждается много разновеликих сосудов, порою – даже очень весомых, через которые открывается доступ в вездесущую кровеносную систему. Один только миг – и загадочные грозные вещества вызывают то, что затем приходится наблюдать уже только на вскрываемом трупе…

Да, вот где таится причина заражения!

Конечно, в трупе…

Да только кто же отнесется всерьез к словам начинающего врача, который всего лишь без году неделя обретается в клинике, во главе которой стоят такие авторитетные люди? Что может значить для них слово простого, рядового ассистента? В науке принято верить лишь неоспоримым доказательствам.

Доказательствами могли служить многочисленные опыты, проведенные на животных. Заручившись поддержкой своих молодых друзей, Земмельвейс заразил подопытных кроликов секретом, взятым из маток нескольких женщин, метавшихся в родильной горячке, – и полученные результаты подтвердили его самые мрачные предположения.

Все животные заболели.

Что было делать дальше?