Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

– Понятно, понятно! – посмеивалась Марья. – Как Тархан-Лама? В Москве?

– В Москве. Многому дивился. Да и мы с Ондрюшкой, два сибирских увальня, ходили по Москве, разинув рты. Народу тьма! Уж не знаю, где людишек больше: в настоящем Китае или в московском Китай-городе. Однако недосуг было любоваться, сидели целыми днями в Посольском приказе, рассказывали о поездке. Дьяки все записали слово в слово. Токмо неведомо зачем? Иноземцам передали иначе. Аглицкому послу дали ответ, что государевы-де люди ездили в Китай и доподлинно выведали, что Китайское государство небольшое и небогатое и ездить туда более не для чего.

– Допустили ли вас пред ясные государевы очи?

– Однако удостоились сей чести в слободе Солдоге на левом берегу Волги. Там походный государев стан. Великий государь изволил отдыхать на возвратном пути из Ипатьевского монастыря, куда ездил помолиться после спасения Москвы от королевича Владислава Жигимонтовича. Принял нас в большом походном шатре, сидя на золоченом стульчике. Однако поднесли ему грамоту от царя Тайбуна. Дьяк Посольского приказа, однако, сокрушался, что китайскую грамоту не удалось перетолмачить, а великий государь изволил молвить, что сие к лучшему. Кто знает, о чем царь Тайбун написал? Вдруг он ругается? Пусть китайская грамота лежит непрочитанной в Посольском приказе, так оно спокойнее. Мешок чаа, который Алтын-царь прислал в подарок, государь не изволил принять. Сказал кротко, что деды и прадеды сушеной китайской травы не пили и нам сие делать не приходится. Великий государь тих и… – казак замялся, подыскивая подходящее слово, – благостен аки ангел и в земные дела не вступается. Почти ничего не спрашивал, а мы по скудости разума не ведали, что отвечать про посольство. Боярин постельничий мигнул нам, что пора уходить, как вдруг великий государь спросил, не видел ли я в Тобольске его невесту?

– Так прямо и молвил: «невесту»? – встрепенулась бабушка. – Врешь небось!

– Истинный крест! – забожился Петлин. – Против государевых слов я держал ответ, что до отъезда в Москву мы видели государыню живой и здоровой. Токмо она кручинилась по великому государю, денно и нощно поминала его пресветлое имя.

– Так и сказал?

– Прости, государыня, прибавил от себя, как сумел. Великий государь словно пробудился и начал горячо расспрашивать, как государыня выглядела, чем занималась в Тобольске, не имела ли в чем нужды? Я ответствовал, что государыня бела и величава, выступает аки пава!

– И в очах огонь горит! – передразнила его Марья.

– Однако лишнего не говорил! Все описал в точности. Про посольство совсем мало толковали, а про тебя, государыня, Михаил Федорович долго расспрашивал. Боярин постельничий хотел меня остановить, однако великий государь прикрикнул на него, и не кротко и благостно, но аки лев рыкающий.

– Ивашка, я тебе дам полтину за радостную весть! – посулила бабушка.

– Благодарствую, боярыня! – поклонился казак. – Однако полтина мне в самый раз! Одолжали мы с Ондрюшкой и платьишко поободрали. Подали в приказ Казанского дворца челобитную, что ездили в Китайское государство по велению князя-воеводы Ивана Семеновича Куракина. По дороге всякую нужу терпели, и души свои осквернили, в говейно мясо от нужи ели. Молим слезно, чтобы великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси смилостивился и за ту службу пожаловал нас своим государевым жалованьем и денежною и хлебною прибавкою, как государю Бог известит. Однако мнутся подьячие, говорят, что надобно справиться, кто нас посылал и за какой надобностью? Будут писать в Тобольск, спрашивать у князя-воеводы. Чую я, что долго нам придется ждать государева жалованья.

– Вы с Ондрюшкой словно вчера на свет родились! – всплеснула руками бабушка. – Поклонись подьячему, своди его в кабак, посули, что откатишь половину полученного жалованья. Не скупись, иначе тебя проволокитят до Страшного суда.

– Однако нам, сибирским казакам, невдомек московские порядки!

– Повсюду так заведено. Покойный сын рассказывал, что в Персидской земле без посула шагу не ступишь. Хотя басурмане все же стыдятся последнее отбирать не в пример нашим подьячим, давно потерявшим страх Божий. Зря князь-воевода послал в Китай неискушенных людей! Вас не допустили к царю Тайбуну, а скажи, чем вы обнадежили китайских дьяков? Ничем? На что же тогда надеялись? Был бы вместо вас опытный посол, уж он бы без толмача на пальцах показал, сколько дьяки получат, ежели устроят прием у своего царя.

– Спасибо, боярыня, за науку! Впредь буду знать. А самого главного я не рассказал, – спохватился Петлин. – На другой день великий государь позвал меня на соколиную охоту.

При упоминании о соколиной охоте бабушка поморщилась. Она не могла забыть, что сын умер в дороге, отвозя кречетов крымскому хану. Подохла привередливая птица, а вслед за кречетами отдал душу Федор Желябужский. Мало кто из боярских и дворянских жен не хмурился, услышав о соколиной охоте. Вроде не опасна она в сравнении с травлей медведя, когда разъяренный зверь может разметать свору псов и подмять под себя охотника. Зато потеха с соколами и кречетами куда разорительнее медвежьей травли. Обученный сокол или кречет стоит как добрый конь. Но знатные люди не жалеют денег для соколиной потехи, не обращая внимания на ворчание жен.

– Отменная охота у великого государя, – похвалил Иван Петлин. – Правда, у Алтын-хана в мунгальских степях соколы лучше, но государева потеха тоже добрая.

Марье только один раз довелось выезжать с государем на соколиную охоту в окрестности Измайлово. Младшие подсокольники ехали, вытянув руки в кожаных рукавицах, в которые впились острыми когтями соколы, кречеты, челиги и копчики разной величины и оперения. Особенно красивы были белоснежные кречеты. Головы хищных птиц были закрыты клобучками, расшитыми золотыми и серебряными нитями. Заприметив добычу, подсокольники снимали клобучки и подбрасывали хищных птиц в воздух. Сначала выпустили копчиков, предназначенных для охоты на мелкую птицу. На глазах у Марьи два копчика гоняли жаворонка. Один копчик падал на жаворонка сверху, другой бил снизу. Наконец копчик схватил жалобно кричавшую добычу и добил ее когтями и клювом.

Пришел черед кречетов и соколов. Они взмывали вверх, кругами набирали высоту, а потом застывали – делали ставку, недвижимо паря в небе. Тогда подсокольники громким свистом вспугивали уток, затаившихся в кустах у ручья. Кречет камнем падал вниз, но не всегда успевал схватить добычу. В случае неудачи он опять взмывал вверх, делал новую ставку, и охота начиналась вновь. Марья всей душой сочувствовала несчастным уткам, пытавшимся увернуться от хищников. Своими острыми когтями соколы и кречеты сносили зеленые головы селезней, так что они отлетали далеко в сторону. Иной раз сокол распарывал утке спину и после удара поднималась туча перьев и брызги крови. Все мужчины, не исключая кроткого Михаила Федоровича, были захвачены этой жестокой потехой, не говоря уж о ближних людях, впадавших в охотничье неистовство.

Марья не понимала, почему они восхищаются кровавым побоищем в небесах. Вот и казак Петлин словно песню пел, рассказывая о соколиной охоте. Он даже клички кречетов успел запомнить: