Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

приходила Жизель. Чувствуя, что Рудольф измотан до предела, более стойкая Шелест – Жизель приободряла партнера. «Держись, держись, – шептала она ему на ухо, – конец уже скоро!»

За семь первых месяцев 1960 года Рудольф выходил на сцену Кировского одиннадцать раз. И еще выступал в Промкооперации – одном из городских Дворцов культуры. Однако, невзирая на все роли, которых у него было достаточно, Нуреев считал, что танцует на сцене мало. В письме, отправленном Сильве Лон 3 марта, Рудольф только сетует на призрачность возможностей: «Моя “Баядерка” идет в Промкооперации… В апреле мне обещали “Дон Кихота”. Япония под вопросом: туда поедут только сорок человек, но мои балеты не включены… Судя по газетам, ваш театр [Большой] на последнем издыхании. Но приглашений мне оттуда не поступало. И на конкурс на Кубу не приглашают… В начале апреля нашу труппу будут показывать на телевидении – и меня тоже, в “Жизели” (после скандала)… Я в ужасном настроении после недавнего собрания, где решили вернуть постановкам традиционную форму».

Мечтая о встречах с западными артистами, Рудольф начал брать частные уроки английского языка у репетитора Романковых Георгия Михайловича. В советских школах изучали английский и французский. И желание выучить самостоятельно иностранный язык, пусть и необычное, не вызывало особых подозрений. Другое дело – связи с иностранцами; несмотря на послабление политики в отношении зарубежных гостей, общаться с ними советским гражданам не разрешалось. За контакты с иностранцами человека могли заподозрить в шпионаже и даже вызвать в «Большой дом», как называли ленинградский КГБ. А кто знал, чем это могло обернуться? Страх был настолько велик, что люди опасались даже случайного контакта с иностранцем. И Кировский театр исключением не был. Любому артисту, пожелавшему побеседовать с иностранцем, надлежало получить разрешение в отделе кадров. Только вот рассматривались подобные просьбы редко, а удовлетворялись еще реже.

Однако Рудольф продолжал ступать по лезвию бритвы. Он взял себе за правило смотреть выступления всех зарубежных трупп, приезжавших в Ленинград, – от кубинского балета Алисии Алонсо до американского гастрольного мюзикла «Моя прекрасная леди». После спектаклей он пробирался за кулисы, чтобы познакомиться с артистами, и даже риск обречь себя на преследования КГБ его не останавливал. Он так хорошо изучил лица агентов, что мог нарисовать их портреты по памяти, рассказывал позднее Нуреев.

Разговоры о «Моей прекрасной леди» не утихали в Москве и Ленинграде несколько месяцев. Все билеты на шоу в рамках пятинедельного тура были распроданы за несколько часов. Чтобы подготовить советских людей к восприятию первого американского мюзикла, по московскому радио накануне премьерного показа транслировалась музыка к спектаклю. В России многие читали в переводе пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион», но диалоги артистов большинству зрителей были непонятны. Однако публика все равно встречала мюзикл с восторгом: ария «Доставьте только к церкви в срок» стала коронным номером и срывала оглушительные аплодисменты[95].

Рудольф не только дважды посмотрел мюзикл, но и завязал дружбу с Лолой Фишер – американской актрисой, игравшей Элизу Дулитл. «Длинноногая привлекательная блондинка», как описал ее репортер «Нью-Йорк пост», дублировала у себя на родине Джули Эндрюс и других бродвейских звезд в этой роли; гастроли в Советском Союзе принесли ей первый крупный успех. В автобиографии Рудольф описал волнение, которое он испытал при встрече с американцами, но умолчал о необычных обстоятельствах, благодаря которым она стала возможной.

По приезде Фишер в Ленинград одного из однокурсников Любы Романковой, Радика Тихомирова, попросили показать ей город. Радик обладал эффектной внешностью кинозвезды сродни Алену Делону и довольно сносно изъяснялся по-английски. И вскоре парню стало ясно, что Фишер заинтересовалась им не только как гидом. («Я оставила в Ленинграде свое сердце», – призналась она по возвращении с гастролей корреспонденту «Нью-Йорк пост».) Побаиваясь оставаться с американкой наедине, Радик пригласил Любу пойти вместе с ними на вечернюю прогулку. Романкова так много рассказывала о предстоявшем дебюте своего друга Рудика в роли находчивого цирюльника Базиля в «Дон Кихоте» Петипа, что Фишер решила сходить на этот балет. Более того, она привела на него своих коллег[96]. Во время двух первых актов американцы откровенно скучали. «А мы, русские… в душе даже немного презирали невежественных американцев, незнакомых с одним из самых блестящих балетов Петипа», – вспоминала Любовь. Но стоило Рудольфу и Кургапкиной начать в финальном акте свое потрясающеее па-де-де, как зал взорвался аплодисментами, а сцену усыпали букеты. Восхищенные американцы попросили провести их за кулисы. А там, у служебного входа, они увидели Нуреева с охапкой цветов в руках. Заметив их, Рудольф выбрался из плотного кольца поклонниц и подарил все цветы Фишер (что, конечно же, возмутило его почитательниц).

Американцы, в свою очередь, пригласили его поужинать с ними в гостинице «Европейской». В мемуарах Нуреев написал, что у него «хватило ума под благовидным предлогом отказаться от приглашения». Но только для того, чтобы пойти туда на следующий день. При появлении Рудольфа в ресторане вся американская труппа в семьдесят душ устроила ему стоячую овацию. «Он очень гордился, что иностранцы им восхищаются», – рассказывала Тамара. В течение последующих нескольких дней Рудольф катался с американцами по Ленинграду на их заказном автобусе. На такое в то время отважились бы немногие советские люди. А еще он побывал у Фишер в гостиничном номере, впервые попытавшись там произнести хоть несколько фраз по-английски. «Желаю вам счастливых гастролей по нашей стране», – написал он ей на программке «Дон Кихота». Как и для Элизы Дулитл, язык для Рудольфа был пропуском в новый мир.

Невзирая на слежку «гэбэшников», Нуреев, сделавшись звездой Кировского, приобрел и особый статус. После дебюта в «Дон Кихоте» его с Кургапкиной отобрали для выступления перед Хрущевым на «приеме в саду», устроенном для высокопоставленных деятелей партии и правительства. Прием проходил на подмосковной даче Николая Булганина, давнего сподвижника Хрущева и бывшего советского премьера[97]. Присутствовавшие там политические «тяжеловесы» мало интересовали Рудольфа. За исключением Хрущева, его жены Нины Петровны и маршала Климента Ворошилова, бывшего сталинского наркома обороны[98], он никого не узнал. И все-таки был очень доволен своим участием в одной программе с ведущими советскими артистами – такими как композитор Дмитрий Шостакович и пианист Святослав Рихтер, которым Рудольф искренне восхищался. «Я пристально вглядывался в его властное лицо с горящими глазами, – вспоминал в мемуарах Нуреев, – и видел, с каким неистовством он набросился на клавиатуру, когда подошла его очередь выступать. Мне казалось, я понимаю подобную страстность». Изначально Рудольф с Кургапкиной планировали танцевать вариации из «Дон Кихота» – их броская виртуозность должна была понравиться партийным бонзам. Но так как сцена в саду оказалась