От ненависти до любви - Ирина Мельникова

Голос его дрожал. Я оттолкнула стакан и принялась качаться на стуле. Мне хотелось завыть во весь голос, но я лишь стонала сквозь зубы, не в силах отогнать жуткие видения… Замятин рядом в постели, его руки на моей груди, его поцелуи… И главное… Наша близость… У меня перехватило дыхание. Нет, я одна, одна виновата в том, что случилось… Кинулась, как безумная, в объятия первого встречного, ни о чем его не расспросив… Боже, почему это выпало мне? За какие грехи? И каково будет Замятину узнать, что переспал с собственной племянницей?

Стекло коснулась губ, струйка воды скатилась по подбородку. Это неожиданно отрезвило меня. Я схватила стакан и залпом выпила воду с привкусом какого-то лекарства. В глазах немного прояснилось.

– Валерьянки накапал, – пояснил Петр Аркадьевич, принимая пустой стакан.

Я кивнула головой и стиснула зубы так, что заломили челюсти. Ничего, я вытерплю! Впервой, что ли? Переживу с божьей помощью, а потребуется, и сдачи дам – мало не покажется!

– Рассказывайте дальше, – попросила я, с трудом справившись с всхлипом, который рвался из груди. – Не обращайте на меня внимания. Сразу столько всего!

– Бедная девочка, – пробормотал Петр Аркадьевич и тоже отхлебнул из моего стакана. Оказывается, там еще осталось. На донышке… И поинтересовался: – Так ли вам нужно знать, что с нами случилось в роще? Ведь к вашим родителям это не имеет никакого отношения?

– Я хочу знать все, – может, чересчур нервно ответила я.

Петр Аркадьевич вздохнул:

– Хорошо, слушайте! Но, с вашего позволения, я закурю. Только сигарету. Где-то тут у меня завалялись… – Он выдвинул ящик кухонного стола.

Но я протянула ему свою пачку:

– Курите!

Петр Аркадьевич вытянул сигарету. Руки у него дрожали. Я подумала, как бы эти воспоминания не довели старика до сердечного приступа.

Некоторое время мы курили, думая о своем. Петр Аркадьевич первым затушил сигарету в пепельнице и вопросительно посмотрел на меня.

– Я слушаю, – сказала я и тоже затушила сигарету.

– Ночью дорога через луг оказалась не такой гладкой, как днем, – снова начал свой рассказ Петр Аркадьевич. – Кочки, высокая трава, да еще роса легла… Поэтому, когда мы добрались до рощи, на нас живого места не было. Чем ближе мы подходили, тем сильнее хотелось повернуть назад. Это ясно читалось на лицах моих спутников, да и я, вероятно, выглядел не лучше. Но именно я затеял ту бесшабашную вылазку и поэтому не имел права показать трусость. На подходе к опушке из-за туч выглянула луна, стало светлее, но барабаны, а может, бубны, звучали все громче и громче, и мы, сбившись в кучу, продолжали движение, ориентируясь на звук и свечение. Оно было таким ярким, что деревья казались угольно-черными на его фоне. В какой-то момент я пожалел, что не прихватил солнцезащитные очки.

«Стойте! – Участковый внезапно остановился и поднял вверх руку. – Пригнитесь!» Он вовремя предупредил. Свет костра почти ослепил нас, мы не заметили, что лес впереди поредел. Пригнувшись, перебежками от дерева к дереву мы приблизились к поляне, на которой вздымался огромный костер. Мне показалось, высотой с пятиэтажный дом. Самое странное, что возле костра никого не было. А барабаны звучали. Громко, без устали!

– А с чего вы решили, что людей там не было? – спросила я. – Возможно, вы их не разглядели из-за пламени? Или они заметили вас и спрятались в роще.

– Я этого не исключаю, – пожал плечами Петр Аркадьевич, – но зачем прятаться, если барабаны выдавали их присутствие?

– Логично, – настал мой черед пожать плечами. – Шум ведь стоял на всю округу?

– Мало сказать «шум». Настоящая артподготовка! – вздохнул Петр Аркадьевич. – У нас заложило уши от грохота. Сердце билось в диком режиме. Дальнейшее я помню, как сон… – Он потер пальцами виски. – Я бы и принял это за сон, но на следующий день мы сравнили свои впечатления. Практически все видели одно и то же. В тот момент я думать забыл о своих сотрудниках. Страх, как ни странно, исчез. Я впал в необычное нервическое состояние. Все внутри напряглось и подрагивало, липкий пот слепил глаза, во рту пересохло. Я сжимал пистолет с такой силой, что заломили пальцы.

Петр Аркадьевич отхлебнул остывший чай и продолжил рассказ:

– Но тут барабаны смолкли. Так вот – раз! – и замолчали. Стало тихо. Мне показалось, что лопнули барабанные перепонки и я оглох. Ощущения, скажу вам, мерзопакостные: тошнит, голова разрывается от дикой боли, слабость как после приступа лихорадки. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть, пот холодный, б-р-р! Глаза выедает… Но я ведь ученый, – Петр Аркадьевич развел руками и смущенно улыбнулся, – а жажда познания порой сильнее страха смерти. Словом, хоть поджилки и тряслись, но прилег за пнем, и, как оказалось, кстати. Шквальный порыв ветра пригнул деревья, разметал огонь; костер рухнул, подняв столб искр, и тут – я не поверил глазам – вихрь закрутил пламя, оторвал от земли. Огненный сгусток метнулся вверх. Ну, точно шутиха из детства, только в разы больше. И на фоне неба вдруг проявилась голова женщины: языки огня вместо волос, пустые глазницы, бездонный, открытый в безмолвном крике рот. «Алтанхас, – выдохнул кто-то за моей спиной, – Золотая Баба!» Я оглянулся – участковый. Он стоял на коленях, вытянув руки вверх.

– Золотая Баба? Откуда участковый знал о ней? – удивилась я.

– Вопрос закономерный, – усмехнулся Петр Аркадьевич, – но меня, однако, его крики не поразили. С легкой подачи вашего отца, Машенька, о Золотой Бабе из клада Терскова в отряде знали все. Но при чем тут огненная фигура, которую я посчитал за обман зрения?

«Николай!» – окликнул я участкового, но он меня не расслышал, а пополз вдруг на коленях в сторону, что-то бормоча и покачивая головой. И я понял, что он мне не помощник. Пламя продолжало бесноваться в небе, угли в костре подернулись черным, жар спал, и я тоже пополз… Именно пополз, чтобы подобраться ближе – ноги не держали: подгибались в коленках. Боль в голове не проходила, но к ней добавилось гудение. С каждым моим движением оно становилось сильнее и сильнее. Словно неведомый мотор набирал обороты. Я так и не понял: пульсировала ли это кровь в сосудах или снова забили барабаны? Ободрав руки и колени, я все же добрался до костра. Но пламя в небе не исчезло. Оно отодвинулось, как это бывает с радугой. Вроде и близко, а не дотянешься. Одно я заметил: фантом не менял своих очертаний. Он болтался из стороны в сторону, изгибался, раскачивался; языки пламени развевались, как флаги, но – те же пустые глазницы, раззявленный рот! Впрочем, в тот момент мне было не до деталей. Я вдруг увидел старика в полном шаманском обличье. На голове – лисья шапка с маральими рогами, на плечах – длинная рубаха в бляхах и колокольчиках. Он сидел, поджав ноги, с обратной стороны костра, поэтому мы его и не разглядели. На коленях у него лежал бубен, рядом – топорик, похожий на те, что мы находили в древних захоронениях, деревянная чаша с кусками вареного мяса и еще что-то, чего я не рассмотрел как следует. То ли волосы, то ли кожаная бахрома закрывали его лицо.