Morbus Dei. Инферно - Маттиас Бауэр

В церкви Пресвятой Девы Марии уже который час не умолкали молитвы. Это был день, полностью посвященный Господу. Четыре раза в год прихожане на протяжении дня молились во благо города и его жителей. К молитвам приступали с первыми лучами солнца, не прерывались в течение дня и заканчивали поздним вечером, когда лишь свечи озаряли церковные своды.

Анна Дорфмайстер, как обычно, сидела в первом ряду. Еще ни разу она не пропустила молитвенный день. Злые языки утверждали, что ей, в сущности, и заняться-то нечем – ее муж и трое детей умерли от чумы, и она жила на скромные сбережения, оставленные ей покойным супругом. Время от времени Анна подрабатывала шитьем, но и этих доходов почти лишилась. Зрение было уже не то, и руки теряли былое проворство.

– Sed libera nos a malo…[10]

Но ей пока хватало сил, чтобы молиться. Ее тонкие губы не останавливались ни на секунду, а взгляд устремлен был на солнечный луч, который незаметно скользил по полу и подбирался к алтарю…

* * *

Двое мужчин вывалились из тесного проулка на овощной рынок и разорвали ближайший навес, чтобы остановить кровь. Какая-то служанка бросилась к ним на помощь, но получила удар по лицу.

Раненые заковыляли дальше. Они еще не вполне осознавали, что с ними произошло. Они получили отпор от женщины, от слабой женщины, которая, ко всему прочему, их покалечила. Раны горели огнем, и красная пелена застилала толстяку глаза.

Когда удалось остановить кровь, мужчины, ослепленные болью и злобой, направились в дешевый кабак, расположенный у городской стены.

Они шагнули в сумрачный зал, и все разговоры разом смолкли.

Корчмарь удостоил их беглым взглядом.

– И не надейтесь. В долг больше не налью.

– Пожалуйста… – прохрипел тощий, скривив птичье лицо. – Мы…

– Пошли вон! – проревел корчмарь и махнул двум увальням, стоявшим у дверей.

Они поднялись и попытались выставить покалеченных. Те начали отбиваться, толкотня переросла в ожесточенную потасовку, словно в кабаке только этого и ждали.

Толстяк получил ножом в живот. Он повалился на пол и вскоре испустил дух. Но другие уже испачкались в его крови.

И вместе с кровью к ним перешла зараза.

Случилось непоправимое…

* * *

– Sancta Maria, Mater Dei…[11]

Молитвы эхом разносились под сводами. Анна Дорфмайстер резко замолчала, ей послышались крики о помощи. Она прислушалась, но хор голосов перекрывал все прочие звуки. Анна присоединилась было к молящимся, как вдруг широко раскрыла глаза и снова замолчала. Внутренний голос подсказывал ей, что произошло нечто ужасное.

* * *

Тощий бродяга мчался по улицам, избитый и окровавленный. За ним гнались люди из трактира. Он побежал через рынок, расталкивая прохожих, оставляя кровавые следы на руках, лицах, одежде…

* * *

– Ave Maria gratia plena, Dominus tecum…

Анна безмолвно смотрела на алтарь, на измученное тело Христа. У нее вдруг появилось тревожное чувство. Что-то страшное надвигалось на город и на его обитателей. Она вытаращила глаза, пальцы судорожно вцепились в край скамьи.

* * *

Тощий бродяга лежал убитый в тесном проулке. Люди, которые преследовали его, разошлись по домам или по трактирам, разнося заразу по городу.

* * *

– Adveniat regnum tuum…[12]

Солнечные лучи погасли, и церковь погрузилась в сумерки.

Анна Дорфмайстер почувствовала холод, тело стало неметь. Она раскрыла рот, чтобы предостеречь других, но из горла ее вырвался только слабый хрип.

– Nunc et in hora mortis nostrae. Amen[13].

Анна свалилась со скамьи, ударилась о холодные плиты. Глаза ее застыли. Священник и прихожане склонились над ней. Последнее, что увидела Анна Дорфмайстер, – это лица, чернеющие в сумеречном свете, и глаза как бездонные пропасти.

Покойники, все они, мужчины, женщины, дети…

Фон Фрайзинг не поверил своим ушам.

– Схвачены? Вы уверены?

Отец Виргилий медленно кивнул.

– Так мне сказали. На рассвете стражники арестовали двух беглецов, и одного из них, как оказалось, разыскивал брат Бернард. Не знаю, были ли с ними женщины.

– И что теперь намерен делать Бернард?

– Это одному Богу известно. Возможно, он лишь задаст им пару вопросов. Может, и на ваш счет спросит…

– Моя совесть чиста. Я не за себя беспокоюсь.

– Может, нам и не стоит беспокоиться? Не исключено, что Бернард хочет лишь внести ясность… – Но отец Виргилий, очевидно, и сам не верил в это. – Я просто хотел поставить вас в известность. Помяните их в ваших молитвах. Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.

И он покинул комнату.

Фон Фрайзинг прекрасно понимал, что все это значит. Бернард явно не отличался любовью к ближнему. Напротив, таким, как он, Церковь и была обязана своей устрашающей репутацией. И для него это был лучший из комплиментов.

Иезуит понимал также, что ничем не сможет помочь Иоганну и Элизабет. Даже будь он на свободе, у него не было ни единого шанса.

Монах опустил голову. Даже вера не могла превозмочь его бессилия.

* * *

Йозефа прикрыла за собой дверцу и посветила вокруг масляной лампой.

Элизабет свернулась в углу и смотрела прямо перед собой.

– Элизабет? – Женщина села рядом и осторожно обняла ее. – Что случилось?

Та рассказала ей, как попыталась освободить Иоганна, как на нее напали в переулке. Рассказала о болезни.

Йозефа невольно отшатнулась. Рассказ Листа еще не изгладился из памяти, и ей страшно было даже представить, чем это все могло обернуться для Вены. Но меньше всего ей хотелось оставаться в одной комнате с одной из них.

От Элизабет не укрылось выражение ее лица.

– Мне так жаль, – сказала она и тихо заплакала.

Йозефа взглянула на Элизабет и словно теперь только осознала, через что ей пришлось пройти: смерть дорогих ей людей, бегство на чужбину и, что хуже всего, неисцелимая болезнь, о которой она не могла никому рассказать, даже тому единственному, кто мог бы ее утешить. И даже с этим человеком ее разлучили…