Повелитель императоров - Гай Гэвриэл Кей

— Ты уверен? — спросила она.

Он моргнул:

— Что?

Он запомнил, как она улыбнулась и все, что означала и что говорила о Стилиане эта улыбка. Она прошептала, насмешливо, уверенно, но горько, как горек пепел давно погасшего огня:

— Уверен, что хочешь не императрицу или царицу, родианин?

На мгновение он лишился дара речи, глядя на нее сверху вниз, дыхание его прервалось, словно зацепившись за рыболовный крючок, вонзившийся ему в грудь. Он почувствовал, что у него дрожат руки.

— Совершенно уверен, — хрипло прошептал он и стянул через голову свою белую тунику. Она мгновение лежала неподвижно, потом подняла одну руку и легонько, медленно провела длинным пальцем по его телу сверху вниз, одним прямым движением, создающим иллюзию простоты, порядка в мире. Он видел, что она сама изо всех сил пытается сохранить самообладание, и это разжигало его желание.

«Совершенно уверен». Это было действительно так и все же совсем не так, ибо можно ли быть уверенным в чем-то в том мире, где они живут? Чистое, прямое движение ее пальца — это не движение их жизни. Это неважно, сказал он себе. Сегодня — неважно.

Он прогнал от себя все вопросы и потери. Лег на нее, и она направила его твердой рукой внутрь себя. Затем ее длинные тонкие руки и длинные ноги обвились вокруг его тела, пальцы вцепились ему в волосы, а потом заскользили по его спине вверх и вниз, а ее губы шептали ему в ухо, снова и снова, быстро и настойчиво, пока ее дыхание не стало таким же прерывистым и быстрым, как его собственное. Он знал, что делает ей больно, но услышал ее хриплый крик только тогда, когда ее тело дугой выгнулось вверх и подняло его вместе с ней, прочь от всех острых краев и ломаных линий.

Он увидел, как на ее скулах засверкали слезы подобно бриллиантам, и понял — понял! — что даже сжигаемая желанием подобно факелу, она злится на себя за это проявление слабости, за то, что выдала силу своей страсти. Сейчас она могла бы убить его, подумал он, так же легко, как снова поцеловать. Это не рай — эта женщина, эта комната, — и вовсе не убежище, но то место назначения, куда ему совершенно необходимо было попасть и от которого он ни за что не мог бы отказаться: такова горькая, яростная сложность человеческих желаний, здесь, внизу, под идеальным куполом и под звездами.

— Я полагаю, ты не боишься высоты?

Они лежали рядом. Пряди ее золотистых волос покоились на его лице и слегка щекотали. Одна ее рука лежала на его бедре. Лицо она отвернула в сторону, он видел лишь ее профиль. Она смотрела в потолок. Там была мозаика, как он теперь заметил, и он вдруг вспомнил Сириоса, который ее создал и которому сломали руки по приказу этой женщины в наказание за его промахи.

— Боязнь высоты? Это помешало бы моей работе. А что?

— Ты выйдешь отсюда через окно. Он может скоро вернуться вместе со своими слугами. Спустишься по стене и пройдешь через двор в дальний конец, к улице. Там есть дерево, на которое нужно влезть. По нему доберешься до верха внешней стены.

— Мне уже уходить?

Она повернула к нему голову. Он увидел, что ее губы слегка улыбаются.

— Надеюсь, что нет, — прошептала она. — Хотя тебе, возможно, придется поспешно удалиться, если мы слишком долго будем медлить.

— Он… зайдет сюда?

Она покачала головой:

— Это маловероятно.

— Люди погибают из-за маловероятных вещей. В ответ она рассмеялась.

— Это правда. А он будет чувствовать себя обязанным тебя убить, как мне кажется.

Это его слегка удивило. Он почему-то пришел к заключению, что эти двое — стратиг и его аристократический приз — достигли взаимопонимания в вопросах о верности. Эта служанка со своей свечкой, которую было видно с улицы в проеме открытых дверей…

Он молчал.

— Я тебя пугаю? — Теперь она смотрела на него. Криспин повернулся к ней лицом. Притворяться не имело смысла. Он кивнул головой.

— Но ты сама, а не твой муж. — Она мгновение смотрела ему в глаза, потом неожиданно отвела взгляд. Помолчав, он сказал: — Хотел бы я, чтобы ты мне больше нравилась.

— Нравилась? Тривиальное чувство, — слишком быстро ответила она. — Оно почти не имеет к этому отношения.

Он покачал головой:

— С него начинается дружба, если не страсть. Стилиана снова повернулась к нему.

— Я была тебе лучшим другом, чем ты думаешь, — сказала она. — С самого начала. Я ведь предупреждала тебя, чтобы ты не слишком увлекался работой над этим куполом.

Она действительно так сказала, ничего не объясняя. Он открыл рот, но она подняла палец и прижала к его губам.

— Никаких вопросов. Но запомни это.

— Это невозможно, — сказал он. — Не увлекаться. Она пожала плечами.

— Вот как! Ну, против того, что невозможно, я бессильна, конечно.

Она вдруг содрогнулась, почувствовав дуновение холодного воздуха, ведь кожа ее еще была влажной от любовных игр. Он посмотрел в противоположный конец комнаты. Встал с ложа и занялся гаснущим очагом, подбросил дров, помешал угли. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разжечь его снова. Когда он поднялся, нагой и согревшийся, то увидел, что она лежит, опираясь на локоть, и смотрит на него откровенно оценивающим взглядом. Он вдруг смутился и увидел, как она улыбнулась, заметив это.

Он вернулся к постели и остановился рядом с ней, глядя на нее сверху. Она лежала, без одежды и неприкрытая, не стыдясь и не пытаясь укрыться, и позволяла ему скользить взглядом по выпуклостям и линиям ее тела, по изгибу бедер, груди, по изящным чертам лица. Он снова ощутил вспыхнувшее желание, непреодолимое, как морской прилив.

Ее взгляд скользнул вниз, и улыбка стала шире. Когда она заговорила, ее голос снова звучал хрипло:

— Я действительно надеялась, что ты не станешь спешить на поиски двора и дерева. — И она потянулась к нему одной рукой, погладила его и потянула на ложе, к себе.

И на этот раз, во время более медленного, более сложного танца, она показала ему — как предлагала полгода назад, — как Леонт любит использовать подушку, а он открыл нечто новое о себе и об иллюзиях цивилизованности. В какой-то момент, позже, он делал с ней такое, что раньше делал только для Иландры. И ему пришла в голову мысль, когда он почувствовал, как она вцепилась ему в волосы, и услышал ее бессвязный шепот, словно она по принуждению произносила эти слова, что можно ощущать горе потери, разлуки, лишившись любви и крова, но не позволять молниям этой трагедии непрерывно пожирать и уничтожать себя. Продолжение жизни не обязательно означает предательство.

Он знал, что некоторые пытались сказать ему об этом раньше.

Тут у нее вырвался более высокий звук, на вдохе, словно от боли или словно она боролась с чем-то. Она снова повела его в себя, крепко зажмурив глаза, прижимала его к себе руками, а потом быстро перевернулась вместе с его телом, так что теперь она оказалась на нем верхом, и мчалась быстрее и быстрее, все настойчивее, и тело ее блестело при свете очага. Он протянул руки вверх и потрогал ее груди, произнес ее имя один раз: он сопротивлялся, но не мог устоять, как и она. Затем он сжал ее бедра и позволил ей вести их обоих и наконец услышал ее громкий крик и открыл глаза, чтобы еще раз увидеть ее изогнувшееся дугой тело и туго натянутую на ребрах кожу. На ее щеках блестели слезы, как и раньше, но на этот раз он поднял руку, медленно привлек ее к себе и поцеловал в щеки, и она ему позволила это сделать.