Безжалостный Орфей - Антон Чиж

— Говорю: революционные книжки не печатаешь — значит, филеры за тобой не ходят.

— За барышней Лукиной филерского наблюдения не было. Она же запрещенную литературу не преподавала?

— Нет, только русскую… Деткам… Бедная моя Зинка…

— Что же госпожа Лукина? Помогло ваше успокоение?

— Что она… Женщины, вы знаете. Выдумают себе страхов и носятся с ними, как солдат с патронной сумкой. Глупости все это.

— Когда начались ее страхи?

— Буду я всякий вздор запоминать! Недели две тому или нет…

— Зинаида не требовала от вас чего-то большего? — спросил Родион.

— Это чего же?

— Скажем, чтобы целиком посвятили себя ей.

— Развод? Об этом не могло быть и речи! Мы сразу об этом условились. Да и не такая она была, моя Зиночка…

— Вспомните, где познакомились с ней.

— Что тут вспоминать… Все перед глазами. Супруга моя вздумала для младшенького репетитора нанять, подтянуть по языку. Залезла в газету, вычитала объявление. Вот Зиночка и пришла. Я как увидел… Но виду не подал, ушел в другую комнату.

— Сколько уроки продолжались?

— Нисколько. Серафиме Павловне что-то не понравилось, она у меня крутого нрава, так и выставила вон. Я же армейскую смекалку применил, объявление нашел, ну, в общем, понимаете… Тут у нас и закрутилось… Хороша же была моя Зиночка… Жаль, что все так кончилось.

Неторопливо поискав во внутреннем кармане, Ванзаров извлек тонкую стопочку снимков, переложил по порядку и показал верхний:

— Что-нибудь видите необычное?

Снимок был полицейский. Барышню сняли лежащей на ковре, от головы идет шнур. Петр Афонович нахмурился:

— Ах бедная, что натворила… И ведь так готовилась к поездке, прическу новую сделала… Позвольте, так это она в петлю?

Родион тут же убрал снимок:

— Если бы я спросил вас, кто мог убить Лукину, что бы сказали?

— А то бы и сказал… — Кулаки Милягина начали сжиматься когтями коршуна. — Попадись мне такой молодчик, не ушел бы целым…

— Можете указать на кого-то конкретного?

— А? Что… Нет… — Гнев быстро рассеивался, полковник размяк. — О чем я… Кому Зина могла мешать? Глупости. Все от нервов. Показалось что-то, вот и по глупости полезла в петлю… Бедная….

Юный чиновник поблагодарил за важные сведения, а какие именно — Милягин понять не мог, и стал прощаться. Выдержав крепкое рукопожатие армейского, он сказал:

— Хотите совет?

— Что же, если дельный, не откажусь…

— Не верьте в наивность женщин. Супруги знают куда больше, чем вам хотелось бы…

Полковник пребывал в растерянности. Быть может, что-то вроде мысли посетило его крепкую голову: как странно устроена жизнь, никогда не знаешь — ты ли идешь на охоту или охота идет на тебя. Сумрачно все в этом мире. Только сны бродят.

* * *

В обеденный час салон пустовал. Чтобы время не пропадало, Монфлери развлекался взбучкой. Устроившись в парикмахерском кресле, он полировал ногти и учил жизни.

— Что нужно для успеха, Анри? — говорил он под взвизгивание пилочки. — Вам надо усвоить простые правила, юноша. Люди любят, чтобы за ними повторяли их слова и восхищались их остроумием. Ничто так не заставит полюбить вас, как вечная готовность посмеяться над их глупостями. Люди безнадежно глупы и потому ценят, когда их считают умными. Что может быть важнее в нашем ремесле, чем казаться глупее клиента. Это залог успеха. Вы меня поняли?

Анри, занятый взбиванием челки, ответил невразумительно.

— О мой бог! Вам это не грозит! Станьте для них носовым платком, в который они вытрут слезы и сопли. Они будут рассказывать вам глупые шутки и платить за это звонкой монетой. Погрузите их в приятный сон, они не захотят с вами расстаться. Людская глупость обеспечит куском хлеба на всю жизнь. Они будут лететь к вам как мухи на мед. В любой день и час.

В подтверждение слов дверной колокольчик чуть не вырвали с корнем. Ворвался ураган с ледяным шквалом. Еще не успел Лебедев втолкнуть напарника внутрь салона, как Монфлери, быстрее сквозняка, встречал его с объятиями.

— Кого я вижу! Какое счастье! Месье Лебедефф! Это изумительно! Как я соскучился! А кто это с вами? Скорее представьте меня вашему чудесному спутнику!

От напора любезностей Гривцов окончательно растерялся и стоял как гимназист, не выучивший урок. Это состояние великий сыщик (в скором будущем) знал отлично. Не зря чуть на второй год не остался.

— Вот, господин Монфлери, привел к вам дикаря, — сказал Лебедев, прихлопывая чудесного спутника по плечу. — Используйте все свое мастерство, чтобы из этого медведя сделать хоть что-то путное. Чтобы дамы не отводили глаз.

— О, зачем же «что-нибудь»! Молодой человек — как алмаз, которому недостает огранки! Монфлери знает толк в необработанных алмазах! Как зовут этот нераскрывшийся бутон?

— Поздоровайтесь, месье Гривцов. — И нераскрывшийся бутон получил между ребер хороший тычок.

Коля пошатнулся, но пробурчал что-то похожее на «здрсте». И этого было довольно. Монфлери пришел в полный восторг, взмахом полотенца прогнал Анри с глаз долой и усадил необработанный алмаз в кресло. Взлетело белое покрывало, павшее, как первый снег. Шею туго скрутила петля. В зеркале напротив Коля увидел растерянного мальчишку цвета вареной морковки. Монфлери неудержимо болтал, носясь вокруг не хуже перепуганной ласточки. Коля вдруг осознал, что быть шпионом совсем не так просто, как это получалось у его любимых героев. Еще ничего не сделал, а уже столько вытерпел. Что же дальше будет? Надо думать о том, какой он сильный, ловкий, умелый, как проведет коварного убийцу и сам Ванзаров пожмет ему руку от восторга. И потом, быть может, его наградят и представят к следующему чину. Не все же сидеть в самом низу чиновничьей лестницы.

Приятные мысли клубились и сгущались. Над ним летали ножницы, мягкие пальцы парикмахера незаметно массировали темечко, Монфлери журчал ручейком, и от этого однообразного круговорота Коля провалился в легкий сон, из которого замечал смутные тени и размытые пятна. То ему казалось, что парадом идут дамы в бальных платьях, то пролетела вдалеке тень, похожая на дракона, то рассыпалась гора монпансье, то…

С шеи так резко сдернули простыню, словно гонец отменил казнь через повешение. Коля очнулся и увидел перед собой…

Сначала он поверил, что человек в зеркале имеет к нему родственное отношение. Тонкий красавчик с аккуратными височками и романтичным локоном, выбившимся на лоб, был так чудовищно сладок, что хотелось прополоскать рот. Гривцову стало стыдно, что родился на свет. Надо было девятнадцать лет мучиться учебой и маменькиными попреками, а потом страдать в участке, чтобы получить вот это? Что скажут Ник Картер и сам мистер Холмс, когда увидят этот нарумяненный позор? Хорошо хоть не увидят. А вот если бы его гимназические товарищи увидали, во что его жизнь превратила, синяком под глазом не отделаться. После такого ему бы руки не подали и дразнили бы «фантиком» и «леденцом» или того хуже, о чем думать не хочется. На что приходится идти ради торжества справедливости! Только ради этого безнадежного дела Гривцов согласился терпеть модный приговор, вынесенный ему.