Шекспир мне друг, но истина дороже - Татьяна Устинова

Озеров посмотрел и предположил:

– Жидкость от тараканов?

Напарник перепрыгнул через подоконник и аккуратно, двумя пальцами в перчатках поднял баллон.

– Какой-то растворитель, – сообщил он, изучив находку со всех сторон. – Видите, написано «Caution, fire», что в переводе означает «не курить, пристегнуть ремни». Где-то я уже видел такую штуку! Где я мог ее видеть?..

– В магазине бытовой химии, – предположил начальник. – А?..

Федя задумчиво посмотрел на него.

– Между прочим, из вещей ничего не сгорело. Ну, скатерть на столе и шторы. Шкаф пострадал, конечно, но внутри все цело. Одежда на месте, обувь тоже.

От запаха гари у Озерова внутри головы постепенно становилось тяжело, как будто туда заливали мазут.

– А сумки нету, – добавил Федя озабоченно. – Или она ее куда-то сунула и забыла? Нужно спросить.

Он резво побежал к калитке. Озеров пошел за ним. Федина деловая озабоченность его раздражает. Это он, Максим Озеров, должен быстро соображать и резво бегать, а у него в голове мазут, и тело дергает, как от нарывов. И Ляля его раздражает, и ее сосед, и их любовь, от которой не было и не может быть никакого толку, потому что она вся… поперек!..

Сосед любит Лялю, Ляля любила артиста Земскова, артист Земсков любит искусство.

Супруга покойного Верховенцева любит Верховенцева, а сам покойный любил Валерию Дорожкину, а Валерия, может, еще кого-то любила или, наоборот, ненавидела.

…Толку-то?! Что из всего этого может выйти?!

– Ляля! – в окно закричал неугомонный Величковский и опять приставил ладонь козырьком ко лбу. – Ляля, вы свою сумку точно никуда не переставляли? С собой на диван не брали? Еще до пожара? А?! Не слышу?!

Ляля из-за стекла, видимо, что-то отвечала.

– Ты бы еще в рупор орал, – буркнул подошедший Озеров. – А то не вся улица слышит.

– Говорит, не брала, – озабоченно сказал Федя. – Максим Викторович, сумку надо найти, куда она делась-то…

– Ищи, – кивнул Озеров и поднялся на крыльцо.

– Вы что, не понимаете, что это важно?!

И он опять поскакал на соседний участок. Озеров проводил его глазами.

…При чем тут сумка? Что он еще придумал? Или ему просто интересно играть в детективной пьесе?

Подумав про пьесу, Озеров вспомнил, зачем он здесь, – он здесь затем, чтобы записывать спектакль по Чехову, – и настроение у него испортилось окончательно.

Заходить в дом ему не хотелось, разговаривать ни с кем не хотелось тоже, и, потоптавшись на крыльце, он побрел обратно на Лялин участок.

…Что они делают? Зачем они это делают? Они должны записать «Дуэль» и вернуться в Москву. Все остальное их не касается. Даже если эту самую Лялю через некоторое время найдут в полынье!

– Нету, – доложил Федя, появляясь из-за угла. – По крайней мере, я не могу ее найти. Что это значит?

– Что?

– Я не знаю. Выходит, сумку украли, что ли?

– Федь, при чем тут сумка?!

– Максим Викторович, вы что, не понимаете?! Все на месте, а сумки нет! Чудеса какие-то с ней. Надо еще на улице поискать. И канистру с бензином тоже. В доме канистры нет.

– Ты что, Федь? Обалдел?

Подающий надежды сценарист ничего не ответил, полез в снег и стал ходить между деревьями. Озеров опять посмотрел на небо, затем на дом с высаженным окном и черными от сажи сугробами под стеной, потом на Федю.

…Уехать бы в Москву. Вот прямо сейчас. Вечером быть дома, рассказывать Сашке все от начала до конца. Какой-то великий писатель написал, что смысл брака в том, что все важные жизненные события можно переживать дважды – когда они на самом деле происходят, а потом еще раз в разговорах с женой…

– Нашел, Максим Викторович!

Озеров вздрогнул и оглянулся.

Через сугробы, по-журавлиному задирая ноги, к нему лез Федя Величковский, держа на отлете коричневую сумку на длинной ручке. Озеров сразу ее узнал, Ляля с ней не расставалась.

– Во-он там нашел, почти у забора. В сугробе. Как она там оказалась, хотелось бы знать?

Озеров так удивился нашедшейся сумке, что всю его апатию как рукой сняло. Он как будто моментально обрел способность думать и действовать.

– Дай сюда!

Сумка была забита снегом.

– Давайте вытряхнем аккуратненько.

Придерживая то, что внутри, они в четыре руки перевернули сумку и потрясли.

– Слушайте, ну я же молодец!

– А канистра? – спросил Озеров язвительно. – Там рядом валяется? Ты ее тоже нашел?

Сильно топая, они ввалились в дом, где было очень тепло и вкусно пахло. Так вкусно, что Озерову моментально захотелось есть.

– Где вы там, мужики? Я в окно поглядел – по сугробам лазаете! Садитесь, пока горячее! Я решил картошки нажарить, чего там яичница-то…

– Ляля, это ваша сумка? – спросил Озеров.

Она оглянулась и кивнула с изумлением.

– Вы не знаете, как она оказалась в сугробе?

– У забора, – вставил Федя, стаскивая куртку с мордой льва. – Вы ее с крыльца случайно не кидали?

Ляля поднялась и заглянула в сумку, как в нечто совершено ей незнакомое.

– Не кидала, – сказала она и посмотрела по очереди сначала на Озерова, потом на Величковского.

– Значит, кинул тот, кто поджег ваш дом. Поджег, взял сумку с собой, а потом бросил возле забора.

– Давайте из нее все достанем, – предложил Федя. – И вот сюда на стол выложим!

Атаманов подошел и стал смотреть. Ляля собрала тарелки, отставила в сторону и по очереди вытащила из сумки мокрый кошелек, мокрую записную книжку, мокрый пакетик с прокладками – пакетик она торопливо сунула на стул и прикрыла хвостом скатерти, – мокрую упаковку таблеток «от головной и суставной боли». Федя каждый предмет провожал глазами. Наконец Ляля извлекла мокрый бумажный конверт – больше в сумке ничего не было.

– А где ключи? От вашего дома?

– Наверное, на крючке висят. Я прихожу, открываю дверь и вешаю их на крючок, у меня там такой, специальный…

Федя осмотрел все, вытащенное из сумки, и перевел взгляд на Озерова.

– Ничего нет!

– А чего ты ожидал-то? – буркнул тот. – Огнемет?.. Ляль, что в конверте?

Она осторожно заглянула, как будто не знала, и вытащила влажный листок бумаги, исписанный синей ручкой. Чернила кое-где расплылись.

– Это… это мое письмо, – выговорила она и опять стала медленно и мучительно краснеть. Озеров никогда не видел, чтобы люди так мучительно краснели. – Ромке… Я написала ему письмо, а потом оно… потерялось. Я вам говорила…