Все еще будет - Афанасия Уфимцева

– Боже упаси! Никаких обид я на тебя не держу. Был бы сам без изъяна – и у других бы никаких грехов не искал. И благодарить меня не за что. Я говорю лишь то, что действительно чувствую и думаю. За что же здесь благодарить? Я счастлив, что Ваню согревает любовь в такую трудную пору, когда кругом коварство и предательство… – Дмитрий Иванович покачал седой головой и глубоко, грустно вздохнул, сгорбившись по-стариковски. – Да, так зачем приходили Оболенский с Кудюмовым? Просто так или по какому делу?

– За разным, – бодро отвечала Маргарита, радуясь перемене темы разговора. – Сначала пришел Аристарх Павлович. Предложил сменить «принадлежность» школы – сделать ее филиалом какого-нибудь московского лицея. Затем пришел Василий Гаврилович – он готов бороться за школу… и за Ваню. Он говорит, ученики петицию в Москву написали. Возможно, это как-то поможет.

– Петицию? В Москву? Интересно было бы почитать. У тебя случаем копии не найдется? И кто подписал?

Маргарите показалось, что в его тихом голосе зазвучала надежда. В воспаленных глазах Дмитрия Ивановича выступили слезы. Он достал носовой платок и отвернулся, чтобы стереть их и высморкаться.

Выдержав вежливую паузу, Маргарита ответила:

– Подписали все ученики. Все до одного. Копии у меня, правда, нет.

– Ну что ж, спасибо за чай и за угощения. Малиновое вареньице отменное. Ну а каравай – просто пальчики оближешь. И чай у тебя, Риточка, какой-то особенный. Червячка, как говорится, заморил – пора и делом заняться. Пойду-ка я скорее в школу – разузнаю, что там наши защитники отечества понаписали, – произнес он добродушно и почти весело.

Уходя, он нежно, по-отечески обнял Маргариту и поцеловал в щеку. С благодарностью принял баночку варенья, аккуратно упакованную в льняной мешочек.

На душе у Маргариты было покойно, хорошо.

Не давайте мне обедать,

Не давайте чаю пить,

Дайте только разрешенье

Ягодиночку любить.

Новость о переезде милого Вани не просто в Нагорную Слободу, а в дом по соседству, вызвала у Маргариты вполне предсказуемую реакцию. Ее сердце радовалось и ликовало. Пусть они не могут видеться, но видеть друг друга смогут. Дальняя дача висела над городом, как птичье гнездо. Правда, еще больше она походила на аквариум из-за огромных панорамных окон.

Долгими зимними вечерами, притушив свет, Маргарита то и дело бросала взгляд в сторону Ванюшиного дома, и лишь увидев его долговязую фигуру в окне, успокаивалась и шла спать.

Так тянулись дни и недели, сладостные и тоскливые. Противники Иноземцева как будто приутихли. Арестованные счета вольногорского курорта все-таки удалось разморозить, и на Масленицу во всех прибрежных дачах опять кипела жизнь. Фейерверков, правда, не устраивали и чучело Масленицы не сжигали: слишком свежи были еще воспоминания о пожаре в доме Иноземцева.

Николай Петрович, грешным делом временами помышлявший о возвращении в столицу, опять воспрял духом и в переписке с московскими друзьями весьма искренне и подробно сообщал о благотворном влиянии вольногорской воды и местного климата на его здоровье. Каждое утро он выходил на веранду и настежь открывал окно – врывавшийся морозный воздух приятно щекотал в носу, обнимал тело и на минуту сжимал дыхание в груди. Вот так задохнется-зажмурится, подставит лицо очищающим потокам и громко декламирует любимые пушкинские строки:

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь;

Чредой слетает сон, чредой находит голод;

Легко и радостно играет в сердце кровь,

Желания кипят – я снова счастлив, молод,

Я снова жизни полон – таков мой организм

(Извольте мне простить ненужный прозаизм).

Несмотря на все положительные перемены в городе, Елизавета Алексеевна не возвращалась, а Маргарита и Иноземцев видели друг друга, но не виделись. Затянувшиеся игры в конспирацию все больше раздражали Маргариту, и ее голову все чаще посещала мысль о том, что вот так, в глубоком партизанском подполье, пройдет вся жизнь или, по крайней мере, столь скоротечная молодость. Так сказать, оглянуться не успеешь, как весна жизни сменится не столь романтичной зимой.

А иногда Маргарите начинало казаться, что соображения безопасности превратились из причины в повод и Иван охладел к ней. Но вечернее появление в окне дальней дачи милого Вани, смотрящего в ее сторону, заставляло ее на время забыть о своих тревогах и сомнениях, чтобы на следующий день опять впустить их в свое сердце, а потом вновь обвинять себя в малодушии.

Если на Николая Петровича благотворно действовали целебная вода и здоровый климат Северного Заречья, то душе Маргариты оказался созвучен весь уклад размеренной провинциальной жизни. Как и все женщины Вольногор, на Рождество она приготовила гуся по особому местному рецепту и известное лишь на нашем севере сладкое печенье козули – в виде замысловатых овечек и козочек. На Масленицу испекла блины, правда, нарушив традицию местных хозяек готовить опару из снега при свете месяца, а меню каждой воскресной трапезы, к удивлению Николаю Петровича, было исключительно местным, зареченским. Особенно полюбились профессору Северову местные щи с кислицей, томленая уточка с капусткой и, конечно же, кундюмы.

Кундюмы исстари готовили на Руси, и напоминают они современные пельмешки с грибной начинкой. Только готовятся совсем иначе: сначала запекаются в духовочке, а потом уж томятся в грибном отваре, коварно завлекая да заманивая своим отменным ароматом. Придет, бывало, Николай Петрович домой с морозца, хлебнет приготовленных любимой дочерью горячих щец с деревенской сметанкой, умнет с аппетитом десяток-другой кундюмов, хрустнет огурчиком домашней засолки – и на душе покой и благодать. Настоящая идиллия. Но был тут у Николая Петровича и негастрономический (и до поры – тайный) повод для радости. Непременно припоминал по случаю великую народную мудрость: для щей люди женятся; для мяса замуж идут. Так что с щами на крепком мясном бульоне, видать, все в полном порядке будет. А значит, и его другу по переписке Гарри (так он его пока называл) не придется, образно выражаясь, учить свою жену щи варить. А потому-то, собственно, и упрекнуть будущего тестя будет категорически не в чем. То-то.

Влияние Маргариты на провинциальную жизнь было, возможно, не столь очевидным, но вместе с тем тоже вполне осязаемым, материальным. А предыстория здесь вот какая. Как утверждают вольногорские злые языки (увы, не без них!), хозяин кофейни D’Orsay по фамилии Криворотов воспылал нежной страстью (увы, безответной) к Маргарите Николаевне Северовой. В результате сделал апгрейд, то есть модернизацию, своего заведения «под нее».

Для начала ошалевший от любви Криворотов приобрел английскую кулинарную книгу Джейми Оливера. Подначитавшись или, как он сам говорил, «поднабравшись граматешки», подписал в меню завтрака напротив овсянки «шеф рекомендует» и, общаясь с дачниками, настойчиво рекомендовал именно этот кулинарный изыск. Он утверждал, что, подзаряженные овсянкой, шотландские мужики даже зимой нижнего белья под килтом не носят. Этот маркетинговый ход возымел успех – особенно когда он решил добавлять в классический рецепт ложку-другую виски. Традиционный русский омлет стал называться йоркширским пудингом, кексы – маффинами, а коржики, после добавления в них изюма и сушеной вишни, – сконами. Причем последние подавались, как и в Туманном Альбионе, со взбитыми сливками и вареньем.