Все еще будет - Афанасия Уфимцева

Не требуя разъяснений по поводу старухи-процентщицы (информацию о старухе он был уже просто не в состоянии переварить), Иноземцев повернулся к Фредерику и, умоляюще посмотрев на него, проговорил:

– Я очень прошу вас оставить нас наедине на минуту.

Великое дело – мужская солидарность. По сравнению с ней, женская солидарность – ничто. Фредерик понимающе кивнул и сразу же вышел, тихонечко закрыв за собой дверь. Маргарите показалось, что у него с Иноземцевым возникла взаимная симпатия – без слов, с одного взгляда.

Фредерик был рад услужить новому русскому другу. Чтобы ему никто не помешал выяснять отношения, он занял оборону у двери. Можно было не сомневаться, что Иван и Маргарита на эти пять минут находились под самой надежной защитой международного посредника.

Реакция Иноземцева не была совсем уж неожиданной. Хотя, конечно же, масштаб и разрушительную силу катастрофы Маргарита предвидеть не могла.

Он был разгневан. Лицо стало красным, как советский флаг на первомайской демонстрации. Глаза – круглыми, как блюдца. Губы до такой степени поджались – как будто совсем исчезли. Скулы заходили ходуном, даже уши его гневно задвигались и задышали.

Маргарита никогда не видела его таким.

Она и представить себе не могла, что он может быть таким. И что можно кричать шепотом.

– Зачем ты делаешь это?! Ты сумасшедшая! Нет, ты просто дура! На катере с Гриневицким! С этим подонком! Ты ненормальная! Я запрещаю тебе! Раз и навсегда! И думать про это забудь. Я знал, я догадывался, что ты способна на безрассудство! Но такое! Я не мог представить такого даже в страшном сне! Ты совсем не жалеешь меня! У меня и так забот полно, а теперь я еще должен постоянно думать о том, какую очередную глупость ты выкинешь! Тебя надо запереть на замок! Тебя надо врачу показать! Тебя просто лечить надо!

Его голос внезапно дрогнул, он замолчал и прижал Маргариту к себе.

Крепко-крепко. Чтобы никто не отнял. Ей показалось, что он дрожал. Или это она сама первой задрожала, а ему лишь передалось?

– Ты до сих пор не хочешь верить, что все это придумала твоя Лиза? – прошептала она с плохо скрываемой обидой в голосе.

– Лиза не моя, – отвечал он мягко, тепло. – И я верю тебе. С ней я разберусь. И с ее дружками тоже… Когда придет время. Но все здесь намного сложнее. Сложнее и хуже. Потому я и прошу тебя больше не искать на свою голову приключений и не играть в помолодевшую мисс Марпл. И никого во все это не вовлекать. Обещаешь?

– Хорошо, обещаю, – проговорила она, еще крепче прижимаясь к милому Ване.

В проеме двери появилось лицо Фредерика. По его отчаянной мимике они поняли, что Николай Петрович закончил разговор и вернулся в гостиную.

Сославшись на срочные дела, Иноземцев сразу удалился. Завернули ему с собой ватрушек. Он не возражал.

– Хороший, должно быть, человек, – многозначительно заметил Фредерик. Николай Петрович на эту неожиданную реплику никак не прореагировал. Маргарита тоже промолчала. Только едва заметно кивнула.

Чай допивали втроем.

«Возмущался-возмущался, а папку с хакерскими распечатками взял, – подумала она. – Эх, не пропало их дело. Не зря декабристы будили заспавшегося Герцена».

Ивана же, пару месяцев как позабывшего, что такое безмятежный сон, с этого дня стала мучить изматывающая, тягостная бессонница. Точнее, этим вечером он заснул на удивление быстро и рано, но через час проснулся – в холодном поту и цепенящем ужасе. Беспокойство за непредсказуемую Маргариту переросло в неотвязную тревогу. Перед глазами живо нарисовалась натуралистичная картинка, описывающая, чем для нее могло бы закончиться плавание на катере с Гриневицким. От этой мысли стало подташнивать, закружилась голова. Чтобы как-то вернуться в нормальное состояние, принял горячую ванну. Выпил виски. Немного полегчало, но все равно на душе было по-прежнему тошно. И очень-очень тревожно.

Что и говорить, присутствие в доме Северовых Фредерика оптимизма тоже не внушало. И дело здесь было не в ревности. Точнее, не только в ней. Бесшабашность Маргариты, помноженная на авантюризм ее британского приятеля, могла привести к совершенно непредсказуемым последствиям.

Слава Богу, хоть здесь все как-то вскоре разрешилось: погостив еще пару деньков, отчаянный Фредерик уехал прямиком в Лондон.

У британца тоже кругом шла голова, но по-хорошему, без паники и глупых треволнений. Полученного адреналина должно было хватить на год вперед. Но главное – надо было скорее садиться писать. Чтобы ничего не растерять. Чтобы не расплескалось ведро, полное ценнейших впечатлений и озарений.

Трудно предугадать, как долго Достоевский будет держать дверь приоткрытой, позволяя ему заглядывать в свой мир.

Надо спешить.

Песенки пою не я —

Поет досадушка моя.

Можно видеть по глазам —

Пою я песни со слезам.

Зима в том году выдалась в Вольногорах снежная. Снегу выпало столько, что хоть караул кричи. Каждое утро горожане расчищали дорожки к своим домам, все более походившие на лабиринты, а утром следующего дня вновь находили себя пленниками неуемной снежной стихии.

Приближался Новый год – горячее время для вольногорского курорта.

В прошлые годы в последние декабрьские дни у всех прибрежных дач уже стояли машины с московскими и питерскими номерами, в расцвеченных тысячами лампочек ресторанах города было шумно и весело, а в саму новогоднюю ночь вольногорские фейерверки были видны на много километров вокруг.

Теперь же городские пейзажи до боли напоминали давно забытую картину: счета вольногорского курорта были арестованы. Единственной положительной новостью для горожан стало решение Иноземцева не нарушать установившуюся традицию и провести у себя в доме детскую елку – как раньше – с Дедом Морозом, сюрпризами, фокусами и подарками. Все приготовления шли с присущим Иноземцеву размахом, или, как говорил Николай Петрович, безрассудством. Точнее, высказался он несколько иначе, в свойственной ему образной манере: «Широко шагает Иван Григорьевич и крошит тоже – слишком крупно». Но сказал не в лицо, конечно, а за глаза, без лишних свидетелей.

Овальный зал в доме Иноземцева, предусмотренный для особых торжеств, был заставлен коробками с игрушками, сладостями, фейерверками и прочими атрибутами настоящего новогоднего праздника. В просторном дворе за домом сооружалась «поляна» для зимних забав – с горками, каруселью и даже маленькой железной дорогой, на которой уже был установлен поезд с тремя вагончиками.

Иноземцев высоких заборов не признавал, и его просторный двор, открытый людскому взору, задолго для праздника стал местом притяжения для горожан младшего возраста. Часто на месте действия появлялся сам Иван Иноземцев – разгоряченный, в одной рубашке или с наспех наброшенной на плечи курткой. Его появления всегда особенно ждали: он всякий раз поддавался на уговоры и пускал ребят в дом, помогать. А накануне праздника, когда развешивались гирлянды, из желающих помочь образовалась целая очередь.