Дохлокрай - Дмитрий Манасыпов

Порой романтику путают с чем-то другим, вещественным, со всякими там обязательными, именно обязательными вздохами, трепетными взглядами, свиданиями в неожиданных местах и обязательной красотой соития. С лепестками роз, шелковыми и неимоверно скользкими простынями, красивыми и ненастоящими позами, еще какими-то там атрибутами. Настоящая же романтика неуловима, как неуловим запах весны в начале мая, когда листья берез почти прозрачны, воздух сладкий, а ветер именно весенний.

Как не поймать и не закрыть в пробирке запах весны, так и не передать точность романтики. К счастью или наоборот? Да кто знает?..

Но хотя бы попробовать сделать что-то «такое» иногда необходимо. Хотя бы попробовать. Хотя даже розовый свет может раздражать, как и просто свет, ведь вот тут вдруг вскочил прыщик, а тут какая-то непонятная складочка, а тут… В общем, как всегда.

И шелк, если разбираться, вещь не такая практичная, как обычный хлопок. Ну, зато и звучит красиво и гладится и даже смотрится. И капли вина с женской кожи только в фантазиях клево слизывать, а на ней липкие следы же останутся, да и все эти блядские завязки, шнурки и кружева даже с мыслей сбивают нужных, и иногда раздражают, а вообще… Ну да, всякое же бывает.

Самое важное – просто пытаться подмечать, слушать, вспоминать и пытаться вовремя применить все, хотя бы близко относящееся к той самой романтике двух взрослых людей. Перемены нужны не только в жилье, работе или виде отпускного отдыха. В постели перемены не менее важны, если разбираться. Обоим.

А только встретившимся и не скрывающим намерений? Тут точно не повредит.

И ее, романтики, оказалась очень, очень-очень, достаточно.

Красное любит сухое. Вино? Это да. Другое? Не обязательно.

Красное обтягивало её грудь невесомым прозрачным кружевом, окрашивая собой даже розовое, прячущееся под ним. Подрагивало переливами, резко светя карминным ночником, превращая сухую нежность в ярость, стучит кровью в висках, заставляя дышать чаще и чаще.

Стекало с алых губ темным бордо, пробегая по втянутому животу, бежало-торопилось к прозрачно-рдеющему внизу, впитываясь в ткань, прорисовывая каждую черточку раскрывшегося мокрого цвета под ней. Блестело оставшейся винной полоской на горящей изнутри коже. Вспыхивало бликами на полураскрытых губах.

Темный привкус прятался в уголках рта, перекатываясь на языке, дрожа на самом кончике, манящем, остром, чуть злом. Терпко кусал из тонкого горлышка её рот, переливаясь через плотно прижавшиеся друг к другу губы, каплями бежал по подбородку вниз, будоража оставленной дорожкой на подрагивающей коже, тонко-шелковой, еле-еле двигающейся навстречу нетерпеливому дыханию.

Сладко и маняще, светясь изнутри рубиновым, красное звало дальше. Ох, да… ниже, ниже, к кумачовой прозрачности, прячущей волнующееся, ритм-в-ритм, бешеному стуку сердца.

Никаких рук.

Зубами за самый краешек, за тонко-невесомое хитрое кружево, скрывающее её коралловые и такие притягательные, такие нежные, такие…

Красные огоньки давно зажженных свечей не соглашались с ровным неживым светом. Настоящее крохотное пламя дергалось вслед частому дыханию. Огонь рождал хищницу. Хищница не скрывала желаний.

Вишневый лак темнел, играя отсветами багряного, делает пальцы опасными. Заставлял хватать за волосы и не пускает к груди. Нет-нет, слишком рано прерывать игру всех оттенков такой обжигающей даже цветом страсти.

Пальцы жадные. Почти до грубости. Ногти впиваются в кожу, царапают кожу головы. Как, куда, почему?!

Остатки хмельного виноградного сока показывают лучше них, говоря сильнее слов.

Багровое бликовало внутри бутылки, прижавшись к поблескивающему животу.

Темная струйка снова скользила вниз, достав до червонно-невесомой кружевной прозрачности, окрашивая, делав мокрым и без того влажное.

Запах французского сухого мешался с запахом женщины. Тянущим, зовущим, заставляющим не отводить глаз, опускать их все ниже, двигаясь навстречу, чуть переливаясь не впитавшимися каплями на легкой и жаждущей быть сорванной преграде.

Пальцы – по моим рукам. Шальные глаза строги, нет-нет, пальцем из стороны в сторону и его же к твоим губам. Вот так…

Красное, шелковое, невесомое, прозрачное, терпко-сладкое, тянется, тянется, льется навстречу приоткрытому рту, зубам, касающимся ее и…

Алые отблески делают хищницу опасной. Толчок ладонью в грудь, гладкая прохлада простыни под спиной. Шальные глаза смеются, пьяно пахнущие губы тут как тут, сверху, жадно, зовуще, нагло.

Преграда из тонких кружев? Зачем ее рвать, когда можно смять?

Красный свет хочет увидеть все, заливает полностью, заставляет дрожать и быть нетерпеливым.

Губы нежные и мягкие, одурманивают запахом бордо и прячут остро-белое и сверкающие. Остро-белое прикусывает, оставляет след на руке, не смей, все мое.

Тонкие гранатовые шнурки ползут с плеч, выпускают наружу прячущееся. Малиново-прозрачное внизу сминается, насквозь мокрое и даже обжигающее ею самой, ползет в сторону, слушаясь хозяйку, мягко скользнувшую в сторону и перевернувшуюся на живот.

Ох-х-х…

Настя выгибалась кошкой, громко-бесстыдно почти мяукая и подаваясь назад гибким тонким телом. Круглый крепкий задок, поблескивая от фонаря за окном, встречаясь с моим животом, звонко шлепал, все ускоряясь.

Ночь оказалась не летней, а почти майской. С грозой, навалившейся, если судить по жирно поблескивающей грязи внизу, давно. Понятно, на нее мы не обращали внимания, ну, или наоборот. Многих женщин гроза и дождь за окном заводят еще больше, мало ли, вдруг моя милая риэлтор оказалась из таких же?

Хотелось воздуха, холодного и режущего ноздри. Открытая форточка помогла, и стоял у нее, вдыхая дождь, сырость, мокрые листья и едва уловимый запах непогоды, острый, как электричество. Большой тополь за стеклом волновался, иногда хлестал по крыше, задевал подоконник и стену.

На ветке блеснули кошачьи глаза. Черная тонкая кроха, появившись из густой тополиной листвы, зашипела. Вот сука!

Хреновые дела, если подумать. Кошек не зря считали спутниками и спутницами ведьм, кто бы что не говорил о дремучих суевериях и прочем.

И…

На ветке никого не было. Совсем.

Гроза шарахнула молнией и громом, одновременно, ворочаясь прямо над домом. Серебрящийся змеиный след мазнул по спальне, выхватил Настю, отразившись живой ртутью в ее не спящих глазах. Выхватил из темноты совершенно проснувшееся тело, раскинутые в стороны бедра, подрагивающий в уже знакомом движении живот, острую небольшую грудь и зубы, прикусившие губу.

– Мужчина, вы там надолго?

Вот как есть ведьма, ничего не скажешь. И даже колдовать ей не нужно, просто надо перевернуться на живот, выгнуться и, положив ладошки на собственную задницу, чуть развести ее стороны. И все, мужик, ты весь в ее власти, честное слово.