Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад

Я попробовал снег ногой и решил, что он достаточно прочный, чтобы перенести на него часть веса. Тогда я собрался с силами и лег на живот. Корка снега была твердой, и я дополз по ней до следующего участка изгороди. Я ухватился за ветку и снова встал на ноги: теперь мне было за что держаться.

Так я шел по снегу, держась за живую изгородь, чтобы не слишком давить на тонкую корку. Чем ниже я спускался, тем плотнее друг к другу росли кусты крушины. Я перебегал от одного к другому и провалился всего пару раз. Но изгородь была под рукой, и оба раза я с легкостью поднялся. Наконец, показалась поляна. Я уставился на оазис, и уже не замечал ничего вокруг.

…Санта-Моника пропустил нас на территорию через раздвижные ворота. В аэропорту было безлюдно. Над нами серело пасмурное небо. Мы припарковались за зданием, стоявшим у подножия диспетчерской башни. Вошли внутрь. Отец постучал в одну из дверей, и оттуда выглянул мужчина, немного моложе его. Его волосы песочного цвета едва доставали до ушей и были аккуратно причесаны. Он напомнил мне тех серьезных, опрятных парней, что приезжали к нам в Топангу из города кататься на серфе. Это был наш пилот, его звали Роб Арнольд. Нам не терпелось поскорее отправиться в путь.

…была придавлена снегом. Образовался полутораметровый вал, окаймлявший поляну с этой стороны. Я скатился по нему в снежный оазис. От того, что можно было двигаться в полный рост, по мягкому снегу и ровной поверхности, я испытал настоящий шок, вышел из транса, который высасывал из меня всю умственную и физическую энергию и направлял ее в одно-единственное русло. Теперь мне хотелось сдаться, все бросить, сесть и больше не подниматься. Все, что я пережил за последние восемь часов, внезапно вызвало у меня дикую злость.

В ярости я застыл на месте. Пульсирующий гнев не давал мне опуститься на мягкую снежную подстилку, он обжигал меня. Впервые с момента катастрофы мне не было холодно. Ступней и пальцев рук я не чувствовал, но лицу, туловищу и бедрам стало по-настоящему тепло.

Сейчас имело значение только одно: не замерзнуть снова. Я опять погрузился в транс, который позволил мне спустился с вершины и выпутаться из ветвей. Я действовал как волк, идущий на запах свежего мяса.

С трудом пробираясь по снегу, я обошел всю поляну по периметру, выискивая просвет в частоколе дубов и крушины. Лес был очень густой. Казалось, нет никакой возможности выйти на дорогу, которую я заметил сверху. Как, черт возьми, отсюда выбраться?

Вдруг я что-то увидел внизу, но свет был слишком блеклым. Я нырнул под крону дерева и опустился на колено. След ботинка. На снегу отпечатались квадратики. Похоже на ботинки отца. Но он по-прежнему лежал там, наверху, побиваемый бурей. Колени мои отяжелели и не желали разгибаться. Их словно сплющило. В голове у меня все поплыло – я вспомнил скрюченное тело, которое никак не отреагировало, когда я начал его трясти. Я был здесь, внизу, а он остался там. А ведь он-то обязательно дотащил бы меня вниз, в этом я не сомневался.

Я заставил себя внимательно вглядеться в снег. Напрягись и сделай. Отпечатки ботинка свежие. А рядом – другие.

Сузив задачу до поиска следов, я будто снова вернулся в волчью шкуру. Сейчас она была для меня естественнее, чем кожа одиннадцатилетнего мальчика.

На коленях я пополз вниз по склону, следуя за отпечатками на снегу. Цепочка следов хаотично извивалась. «Здесь играли дети», – догадался я. А вот большой след – он принадлежит взрослому, их отцу. Я поднялся на ноги и пошел по следам, выписывая кренделя. Цепочка вихляла то влево, то вправо, вела сквозь толщу кустов, растений и дубовых ветвей. Каждая квадратная отметина на снегу воодушевляла меня и влекла дальше. Отпечатки выведут на дорогу.

И тут я что-то услышал. Голос.

…по приангарной площадке к одному из стоявших в рядок четырехместных самолетов «Цессна». Отец поглядел на небо, сплошь затянутое серым.

– Ты уверен, что в такую погоду можно лететь? – спросил он Роба.

– Конечно. Всего-то пара облачков, – ответил пилот. – Мы наверняка до них и не поднимемся. Никакого риска.

Отец еще раз взглянул на небо.

– Ну ладно, – сказал он.

…прежде, поэтому я отмахнулся от звука голоса. Следы ботинок делали круг, и я все шел по ним, пока не понял, что возвращаюсь обратно. Тело охватила паника, вбрасывая в кровь адреналин, и я весь затрясся. И без того было трудно разобраться в запутанных следах, а выброс адреналина совсем задурманил мне голову.

И тут со стороны каньона донесся крик:

– Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Я моргнул. Казалось, голос раздавался отовсюду одновременно. Я перевел взгляд на отпечатки ботинок, словно боясь, что они таинственным образом исчезнут. Они-то точно реальны, а вот голос – еще неизвестно. Я заорал в ответ:

– На помощь! Помогите мне!

– Эй! – крикнули мне, и это не было похоже на ветер.

– На помощь! – отозвался я.

– Кричи еще! – раздался мужской голос. – Я иду на крик!

Я кричал еще и еще и побежал вниз по склону, к тому месту, откуда, как мне казалось, доносился звук. Я огибал дубки, как шесты на слаломной трассе. И наконец вышел на грунтовую дорогу, залитую матово-белым светом.

Мать твою! Я это сделал!

Пошатываясь, я брел по дороге и продолжал кричать невидимому голосу.

На этот раз он раздался прямо за поворотом. Внезапно мне навстречу выбежала тощая, коричневого окраса собака. Следом появился подросток, одетый в курточку поверх фланелевой рубашки в клетку. Парень замер на месте, и я подошел к нему.

– Ты идешь с места катастрофы?

Меня поразило, что он знает о крушении.

– Да, – ответил я.

– Там, наверху, еще кто-то есть?

– Да. Мой отец и его подруга Сандра. Пилот погиб.

– А что с твоим отцом?

– Умер или просто без сознания, – эти слова сорвались у меня с языка, и я не сумел их остановить. – Я тормошил его, но он не очнулся.

Паренек ошеломленно уставился на меня. Потрясенное выражение его лица и произнесенное вслух слово «умер» обнажили всю безнадежность случившегося – отец ушел навсегда. Никогда больше он не поднимет меня с утра на хоккейную тренировку, никогда не подтолкнет на волну, никогда не укажет на то, какая красота скрыта в буре. Боль пронзила мои кости, хрупкие, промерзшие, готовые вот-вот рассыпаться. На спину навалилась невыносимая тяжесть, ноги задрожали. Я больше не мог смотреть на опечаленное лицо паренька. Он был живым доказательством того, что все это происходит на самом деле, что мой папа умер.