Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад

Я глядел в землю, изо всех сил напрягая позвоночник, чтобы не рухнуть.

– Понести тебя?

– Не надо, я в норме.

Но он все равно поднял меня и понес на вытянутых руках. Я не сопротивлялся. Его руки впивались в меня, как ножи. Боль прокатилась по телу и пронзила голову. Она была такой сильной, что я весь скорчился: и разум, и тело скрутило в бараний рог.

Парень нес меня вниз по дорожке, а я оглядывался на горы. Хотя они были скрыты за плотной пеленой облаков, я отчетливо знал, что таилось там, в сердце бури. На какое-то мгновение мне открылась вся линия моей жизни. Упорное стремление отца вытолкнуть меня за пределы зоны комфорта, его желание вылепить из меня свой маленький шедевр, и даже то, что я был вынужден противостоять дурным пророчествам Ника, – все это вдруг предстало в совершенно ином свете. Передо мной вдруг пронеслись все наши злоключения, все стычки – все то, что приводило меня в бешенство и из-за чего я порой проклинал отца. Одна картинка подталкивала другую, как падающие друг за другом костяшки домино, и они сменялись все быстрее.

Я смотрел, как беснуется над горами буря, а в голове билась мысль об отце, который по-прежнему оставался там, в ловушке. А мне удалось вырваться. Теперь я знал, знал абсолютно точно: именно те испытания, через которые он заставил меня пройти, и помогли мне выжить.

* * *

Сгустились темно-серые сумерки. Парень, который представился Гленном Фармером, дотащил меня до лесопилки неподалеку от ранчо. Возле нее стояла высокая светловолосая женщина. Она смотрела, как мы приближаемся, а затем вышла на середину дороги, и Гленн передал меня ей с рук на руки. Увидев черные синяки у меня под глазами, раны с запекшейся кровью и ободранные костяшки пальцев, женщина в ужасе зажмурилась, но уже через секунду ее плотно сжатые веки раскрылись, и взгляд смягчился.

– Ты разбился на самолете? – спросила она.

Казалось невероятным, что и ей об этом известно. Я кивнул.

– Меня зовут Патрисия Чэпмэн, – сказала она. – Теперь ты в безопасности.

Она позвала кого-то с лесопилки. Вышел мужчина в спецовке. Это был ее муж Боб. Я рассказал ему, что с нами случилось и где искать Сандру и отца.

Патрисия повела меня к себе домой. Она рывком открыла тяжелую деревянную дверь и впустила меня внутрь. Под ногами лежал старый коврик в индейском стиле. Я увидел пару низких кресел-качалок и стоявшую перед ними пузатую печку, такую же, как в доме отца. Еще с порога я почувствовал, как моя кожа начинает оттаивать в этом тепле.

– Садись, – сказала Патрисия.

Кресло было просто изумительным; оно нежно убаюкивало меня, дарило отдых. Я протянул к огню ступни и руки. Патрисия спросила, сделать ли мне горячего шоколада.

– Да, если вам не трудно.

Она сказала, что у нее двое сыновей, которые сейчас гуляют в дальнем конце дороги. Дверца печурки была открыта, и я смотрел на розовато-красное пламя, бьющееся внутри. Интересно, у ее детей есть велосипеды или скейты?

Через несколько минут Патрисия протянула мне чашку горячего шоколада. Она села в соседнее кресло-качалку, и мы оба склонились к печке. Ступни, лодыжки и голени покалывало, как будто в них вонзались иголочки. Горячий напиток и идущий от печки жар отогрели мне кисти.

Адская боль пронзила правую руку, и тут я заметил, что она распухла. Тогда я взял кружку левой.

Патрисия спросила, не нужно ли мне что-нибудь еще.

– Нет. Просто согреться.

Она была спокойна и терпелива. Мы оба молчали, глядя на огонь. Я почувствовал, что начинаю привыкать к спокойствию и теплу этой комнаты. Первый отдых за девять с лишним часов.

Когда я допил шоколад, Патрисия сказала, что надо бы с кем-нибудь связаться и сообщить им, что я спасся. Я кивнул.

Патрисия прошла в другую комнату и оттуда позвонила на пожарную станцию Маунт-Болди. Вернувшись, сказала, что они встретят нас у ворот на шоссе. Я поднялся, женщина взяла меня за руку и повела к двери.

Свет дня почти совсем угас. Мы шли по тропе, петлявшей среди сугробов и толстых красно-коричневых стволов. Патрисия рассказала мне, что следы, на которые я наткнулся, принадлежат ей и ее сыновьям. Я спросил, почему она решила туда пойти.

– Было какое-то предчувствие, – ответила она.

Эта поляна словно притянула нас обоих. Вертолет не смог меня спасти, а она смогла – ее следы стали для меня «дорогой из желтого кирпича».

Перед деревянными воротами у главной дороги я увидел пожарную машину, «Скорую помощь» и пару обычных автомобилей, возле которых стояли несколько мужчин в костюмах. Пока меня осматривал врач «Скорой помощи», они подошли к нам все вместе. После осмотра один из них выступил вперед: он детектив, забирает меня в больницу в Онтарио. На прощание я помахал Патрисии рукой.

Мы спускались по извилистой дороге, и детектив расспрашивал о катастрофе. Кто был за штурвалом? Точно не мой отец? Не заметил ли я чего-нибудь подозрительного, когда вошел в салон? Говорил ли что-нибудь пилот перед тем, как мы врезались в гору? Были ли какие-то неисправности в самолете? Я рассказал ему все, что знаю, а через двадцать минут мы приехали в больницу.

…на лампу. Я видел над собой склоненные лица врача и медсестры: мне зашивали подбородок. Врач наложил шов сначала изнутри, через рот, а потом снаружи. Затем принялся за раны на щеках.

– Ты держишься молодцом, – сказал он мне. —

Хочешь чего-нибудь поесть или попить, когда я закончу?

Я не ел больше двенадцати часов. В животе заурчало.

– Ага. Шоколадный коктейль, – ответил я.

Произнеся эти слова, я затаил дыхание, почти всерьез ожидая, что сейчас раздастся голос отца:

– Даже не думай, Оллестад. Как насчет сэндвича с индейкой на пшеничном хлебе?

Возражений не последовало, и врач попросил кого-то быстро найти шоколадный коктейль.

Когда он закончил зашивать мое лицо, я сел на кровати, и сестра протянула мне коктейль. Все это время у двери стоял шериф, и я не понимал, что он там делает. Я ведь не преступник. Затем на ободранные костяшки пальцев наложили мазь и замотали марлей.

Доктор повел меня в другую комнату, и шериф последовал за нами. В конце коридора толпились репортеры с камерами и микрофонами. «Да чего они так суетятся?» – спросил я себя. Я никак не мог признать реальность того, что произошло. Это сломило бы меня, а я никогда и ничему не позволил бы себя ломать. Репортеры же вынуждали меня признать, что все это было на самом деле, и я просто отвернулся.

Врач сделал мне рентген правой руки и ушел смотреть результаты. Со мной осталась сестра.

– У тебя перелом, – сказал он, когда вернулся.

В верхней части руки вздулся большой красный бугор. Я попробовал согнуть руку – ничего не получилось, и я вообще не мог пошевелить ею от боли. До меня доносилось бормотание из рации шерифа – что-то вроде того, что спасателям нужны веревки, чтобы взобраться на гору. Я вспомнил тот скат – настолько крутой, что, когда я обхватывал руками его льдистую поверхность, меня чуть ли не отбрасывало назад. Сейчас казалось невозможным, что я одолел его, с такой-то рукой… Доктор наклонил голову, прислушиваясь к рации, и украдкой взглянул на мою сломанную руку. Он еле заметно вздрогнул, и на лице его промелькнул испуг. Потом доктор улыбнулся.