Библия улиток - Евгения Мелемина

Опять не сходятся концы с концами.

Так будет с любым вопросом о капитане Белке и последних детях, потому что мы понимаем только то, что можем понять, – лекция Огурца о глобальном потеплении понятна и похожа на устойчивую детальную конструкцию. Выслушав ее, хочется незамедлительно отдать денег на пожертвования и порадоваться тому, что остался хоть кто-то, кто способен мыслить логично.

Чтобы понять, почему капитан Белка вмешался в жизнь нашей планеты и какую роль для нее он сыграл, нужно перестать быть человеком.

Мы могли быть для него чем угодно: петлями распустившегося полотна, странно активными кусками неразумного мяса, растительностью, личной коллекцией, тарой с редкими химическими соединениями…

Может, он был великим ученым и, с точки зрения его расы, открыл новую тайну космоса, и поразил свою цивилизацию так же, как нас бы поразил человек, научившийся разговаривать с камнями и умудрившийся вникнуть в их неподвижную, но осмысленную культуру.

Может, он был наркоманом и принимал нас внутрь.

Я ничего не могу утверждать, и я ничего не могу объяснить.

Людям казалось, что последние дети знают все, а последним детям казалось, что правду знают только люди.

Они спрашивают нас: что будет дальше? Мы спрашиваем их: что произошло?

Нам кажется, что вектор событий может двигаться только в одном направлении: к возрождению. Все, что не ведет к нему – кажется бессмыслицей, правда?

Но к нему ничего не ведет. Край пал, синдромеры почти вымерли, последний медик превратился в часть обезумевшей машины, Командор ушел от ответственности, Альянс Освобождения в полном составе пьет ром в норе Уолли и каждый вечер обсуждает новые планы нападения на давно несуществующий рай.

В прошлом году я зимовал в маленьком городке с мирным и дружелюбным населением: в меня ни разу не стреляли и позволили выбрать под заселение любой из пустующих домиков.

Я выбрал домик, заселился и провел зиму в каком-то отупении. Помню, что выходил на поиски деревянных заборчиков и мебели, чтобы спалить все это и согреться, помню, как провалился однажды в полную снега яму и тонул в ней, словно в зыбучем песке, и даже успел приготовиться к смерти, но выбрался. Как-то выбрался.

Помню, что было холодно, что спал много, что пил постоянно.

Я теперь вообще очень много пью. Мне так легче, правда. Гораздо проще испытать муки совести оттого, что вчера на спор целовался с небритым инвалидом и падал, падал, бесконечно неуправляемо падал на крыльце, дороге, у стойки, чем испытывать муки совести за то, что не остановил брата и не прикончил Сантану.

Я нашел множество объяснений, почему не сделал ни того, ни другого.

Луция было не остановить – он одержим и ненормален, а Сантана живет до сих пор и, может, не так уж сильно мучается, как мне представлялось.

Если много пить и много спать – о них и вовсе забывается.

Снился один и тот же сон: туманный берег, река широкой дугой уходит за горизонт. Вода черная, холодная. В такой воде не видно отражения, не зародится волна. На дне топляки и что-то, чему давно нет названия. Через реку перекинут мост: древний мост, на скользких сваях. Начало его давно ушло под воду, и брести приходится по колено в черном холоде, надеясь не соскользнуть. Плавать – все мы умеем плавать, но некоторые – только гипотетически, только надеясь, что смогут удержаться на поверхности, но это самообман. По мосту нужно идти гуськом, держась руками за перила. Старая ветхая конструкция поражает мертвой силой. Мост – словно динозавр с обрубленными конечностями, истекающий посередине реки черной стылой кровью. Когда он заканчивается, глубина только начинается. Дальше – как повезет. На том берегу туманные деревья и обрыв, поросший кустарником. Мне туда нужно, просто необходимо попасть, но я жутко боюсь – все предполагаемые мои умения ничто перед неподвижной гладью. Второй раз я стою на этом мосту. Мне хватает духу взойти на него, пройти до конца и не хватает духу попробовать достигнуть берега. Мало-помалу все спускаются вниз и барахтаются, как мокрые тюлени или крысы. Вскоре они исчезают. Остаюсь только я: держась за перила, в полной тишине. Смотрю на неподвижный поворот реки.

Я просыпался со странным ощущением: мне казалось, что я знаю местность, где протекает эта река и стоит этот мост. Я все еще в полудреме, мне все еще тепло, и я вижу маленькую деревню в осенней пестрой долине, домики с аккуратными крылечками, дорогу змеей.

Яблоки созрели и висят неподвижно. Иногда слышны глухие толчки, словно умирающее сердце все еще пытается встрепенуться – это тяжкая осенняя падалица и подмерзшая земля.

В моем доме пусто, хотя я точно знаю – здесь были и моя мать, и мой отец. У крыльца старый велосипед с рулем, обмотанным проволокой. С тревогой поглядывая на небо, я взбираюсь на него и качу прочь, и по пути ко мне присоединяются другие дети, тоже сосредоточенные и молчаливые.

Мы хотим жить. Очень хотим жить, и потому так отчаянно рвемся к мосту – кажется, попадешь на другой берег – и останешься цел.

Только мост разрушен, и я остаюсь на нем, цепляясь за перила, и смотрю, как исчезают с глади черной реки головы моих молчаливых спутников.

Воспоминание настолько яркое, что иногда я начинал ему верить. Окончательно просыпался и размышлял: возможно ли это, возможно ли, что капитан не создал нас, а собрал нас?

Случилось мерзкое: сознание принялось расслаиваться, я верил то одному, то другому, и картины прошлого – то коридоры на Небе-1, то деревенская пыльная дорога – принялись соперничать в яркости.

Очередное туманное утро я встретил с четким осознанием, что я – открытка с изображением. С глянцевой картинкой, с адресом на обратной стороне, адресом, по которому давно никого не найти. После этого я не смог больше спать. Мне было тяжело терять сознание – казалось, что если я сейчас отключусь, то больше не вернусь. Страх потерять над собой контроль – это страх панический. Я боялся спать, боялся этой ненормальной путаницы, и боялся потерять мои мысли, сознание, боль. Как потерять сознание осознанно? Поиск родственного разума. Сигнал в космос. Чем больше я пугаюсь бессознания, тем больше я понимаю, что в реальности я тоже мало к чему прикреплен.

Лондон пришел очень вовремя. Не помню, как его встретил, помню только тепло, его холодные пальцы и приятный вкус таблетки на языке. Такие таблетки – белые тонкие пластинки со вкусом апельсина, лимона и яблока, спасали нас от всего – от боли, от хандры, от бессонницы, от многих-многих неприятностей, которые случались с детьми, запертыми в космическом корабле под присмотром с трудом говорящего скафандра.

Я уже и забыл, что такие вещи существуют, и забыл, какое облегчение они приносят.

– Выспись, – сказал Лондон и укрыл меня чем-то тяжелым и пахнущим человеческим теплом. Пока я спал, он посыпал снегом пол и все углы моего жилища, а потом старательно вымел снег наружу. Вытряхнул и тщательно выбил на морозе все мои тряпки, не рассчитал сил и закашлялся страшно – наутро я нашел несколько кровавых прогалин.