Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

Происхождение человеческого языка является важнейшим вопросом, на который требуется найти ответ, чтобы понять, как мы обрели наши уникальные человеческие особенности. Язык позволяет людям сообщать друг другу намного более точную информацию, чем это могут сделать животные. Язык позволяет обсуждать совместные планы, учить друг друга и учиться, узнавая о том, что произошло с кем-то другим в прошлом. С его помощью мы можем хранить в нашем сознании точные представления о мире и таким образом кодировать и перерабатывать информацию намного эффективнее, чем это способны делать любые животные. Не имея языка, мы никогда не смогли бы задумать и создать Шартрский собор — или ракеты «Фау-2». Именно поэтому во второй главе я высказал мнение, что «Большой скачок» (тот этап человеческой истории, когда наконец возникли инновации и искусство) стал возможен благодаря возникновению устной речи в современном ее виде.

Может показаться, что человеческий язык и голосовую коммуникацию животных разделяет огромный пролив. Со времен Дарвина понятно, что загадочное происхождение человеческого языка объясняется эволюцией; так существовал ли некий мост через этот пролив? Соглашаясь с тем, что мы эволюционировали из животных, у которых человеческая речь отсутствовала, мы должны признать, что наш язык также эволюционировал и совершенствовался со временем, как и человеческий таз, череп, орудия и искусство. Должен был существовать промежуточный этап в развитии языка, ступень, находящаяся между восклицаниями обезьян и языком шекспировских сонетов. Дарвин прилежно отмечал в блокнотах этапы речевого развития своих детей, а также размышлял о языках первобытных народов, в надежде раскрыть эту тайну эволюции.

К сожалению, истоки языка проследить сложнее, чем происхождение человеческого таза, черепа, орудий и искусства. Все последние могут сохраниться в виде окаменелостей, которые мы, обнаружив, датируем, а устное слово мгновенно исчезает. Мне так досадно об этом думать, что я часто воображаю машину времени, с помощью которой я мог бы установить магнитофоны в лагере древних гоминидов. Возможно, я обнаружил бы, что австралопитеки издавали ворчание, почти такое же, как у шимпанзе; что ранние Homo erectus использовали отдельные различимые слова, а через миллион лет начали использовать предложения из двух слов; что Homo sapiens перед «Большим скачком» научились связывать слова в более длинные цепочки, все же почти лишенные грамматики; и что синтаксис и полный комплекс звуков современной речи появились только во время «Большого скачка».

Увы, у нас нет такого ретроспективного магнитофона, и нет шансов, что когда-нибудь он появится. Как мы можем надеяться проследить происхождение речи без этой волшебной машины времени? До недавнего времени я ответил бы, что остается лишь строить догадки, и надеяться на большее нет смысла. Тем не менее в этой главе я постараюсь воспользоваться двумя быстро расширяющимися комплексами данных, которые, возможно, позволят начать выстраивать мосты через пролив, разделяющий звуки, издаваемые животными, и речь людей; при этом строиться эти мосты будут с каждого из противоположных берегов.

Недавно проведенные с помощью современной техники исследования голосовых сообщений диких животных, особенно наших родственников-приматов, составляют основание моста на стороне животных. То, что издаваемые животными звуки стали предшественниками человеческой речи, давно очевидно, но только сейчас мы начинаем ощущать, насколько далеко зашли животные в направлении изобретения собственных «языков». Где следует искать начало моста со стороны человека, до последнего времени было неясно, поскольку все существующие человеческие языки кажутся бесконечно более развитыми, чем звуковая коммуникация животных. Однако в последнее время стали говорить о том, что многочисленная группа человеческих языков, которыми большинство лингвистов пренебрегает, в действительности представляет собой два первобытных этапа, расположенных на «насыпи», уходящий в этот пролив со стороны человеческого языка.

Многие дикие животные общаются друг с другом звуками, из которых самыми знакомыми нам являются пение птиц и собачий лай. Большинство из нас почти каждый день может слышать звуки, издаваемые каким-либо животным. Ученые уже много веков изучают эти звуки. Несмотря на то, что человек издревле живет рядом с животными, мы лишь недавно неожиданно начали больше понимать эти привычные, вездесущие звуки, благодаря применению новых технологий: для записи голосов животных используются современные магнитофоны, электронный анализ записей позволяет выявить тонкие различия, которые не в состоянии уловить невооруженное ухо человека; записи голосов воспроизводятся там, где их слышат животные, и ученые наблюдают за реакцией на эти голоса, а также на записи, в которых с помощью электронной аппаратуры крики животных перегруппированы в ином порядке. Эти методы показывают, что голосовое общение животных намного более похоже на язык, чем предполагалось еще тридцать лет назад.

Наиболее сложным из изученных на сегодня «языков животных» является язык широко распространенной африканской обезьяны размером с кошку — зеленой мартышки. Одинаково комфортно чувствующие себя как на деревьях, так и на земле, в саванне и в тропическом лесу, зеленые мартышки относятся к тем видам обезьян, которых чаще всего видят посетители природных парков Восточной Африки. Надо полагать, что африканцам этот вид знаком сотни тысяч лет, с тех пор, как мы существуем как вид Homo sapiens. В качестве домашних питомцев они были завезены в Европу, возможно, более 3000 лет назад и, конечно же, знакомы европейским биологам, изучающим Африку, еще с XIX века. Многие неспециалисты, никогда не бывавшие в Африке, тоже знакомы с зелеными мартышками, так как видели их в зоопарке.

Как и другие животные, дикие зеленые мартышки регулярно оказываются в ситуациях, в которых эффективная коммуникация и изложение информации помогают выжить. Примерно три четверти смертей зеленых мартышек в дикой природе связаны с нападениями хищников. Представьте себя на месте зеленой мартышки: необходимо уметь отличать орла, одного из главных врагов зеленых мартышек, от африканского белобокого грифа, другой крупной и высоко летающей птицы, которая питается падалью и не представляет никакой угрозы для живых обезьян. Крайне важно правильно действовать при появлении орла, а также сообщить об этом родственникам. Если ты не узнаешь орла, то погибнешь; если тебе не удается сообщить об опасности родственникам, погибнут они, унося с собой твои гены; а если ты за орла принимаешь птицу, которая в действительности является грифом, то напрасно тратишь время на меры обороны, тогда как остальные обезьяны в это время спокойно добывают себе пищу.

Помимо решения такого рода проблем с хищниками, зеленые мартышки должны уметь разбираться в сложных общественных отношениях, связывающих их друг с другом. Они живут группами и конкурируют за территорию с другими группами. Таким образом, крайне важно отличать обезьяну из другой группы, вторгающуюся на вашу территорию, от неродственного тебе члена вашей группы, который весьма вероятно может тебя толкнуть, и от близкого родственника из твоей группы, на чью поддержку ты можешь рассчитывать. Зеленым мартышкам, попавшим в беду, требуются способы сообщать родственникам, что именно они, а не какая-нибудь другая обезьяна, нуждаются в помощи. Им также требуется знать и передавать информацию об источниках пищи: например, какие именно из тысяч видов растений и животных, встречающихся в окрестностях, годятся в пищу, какие — ядовиты, и где и когда можно отыскать те, которые съедобны. По всем этим причинам зеленым мартышкам выгодно иметь эффективные способы коммуникации и представления сведений о своем мире.