Ранняя пташка - Джаспер Ффорде

– Я не голый, – поежившись от холода, возразил я.

– Если вы не голый, – медленно промолвил привратник, – то как же я могу видеть ваши хи-хи и ха-ха?

– А вы не можете.

– Они такие же отчетливые, как нос у меня на лице.

– Просто ужасное использование идиомы.

– Согласен – но вы посмотрите на себя.

Я опустил взгляд, и действительно, как и сказал Ллойд, я был голый – если не считать одного-единственного носка, в прошлом принадлежавшего Сюзи, коричневого цвета. Я снова поежился, и тут зажегся свет, электроснабжение восстановилось, и до меня постепенно дошла реальность.

– Блин, – пробормотал я, – я в отключке, да?

Ллойд снисходительно кивнул. Одно дело слышать про наркоз, и совершенно другое – его ощутить. Взяв за руку, Ллойд проводил меня вверх по лестнице в мою комнату. Теперь я с абсолютной четкостью увидел всю глупость своих действий. Клитемнестра находилась именно там, где и была все время, заключенная в позолоченную раму, и застывшее у нее на лице кровожадное выражение нисколько не изменилось. Моя одежда, которую, как я готов был поклясться, я надел, висела на спинке стула, там, где я ее оставил.

– Кажется, мне приснился сон, – вздохнул я.

– Про синий «Бьюик», раскидистые дубы, руки и все такое?

– Вообще-то, нет.

– Тогда, вероятно, это последствия наркоза. Вот, выпейте горячего шоколада, я приготовлю себе еще.

Я заверил его в том, что все в порядке, но он настаивал, потому что я до сих пор еще не заказал ничего в номер. В конце концов я согласился, Ллойд пожелал мне спокойной ночи и удалился.

Выпив горячий шоколад, я вернулся в кровать, чувствуя себя бесконечно глупо. Наркоз – это нечто такое, что, как тебе кажется, уж с тобой-то никогда не случится, однако когда это происходит, становится страшно – но только потом. Когда такое случается, это лучшая реальность, какая только может быть, за исключением, возможно, сна о пляже на Говере с Бригиттой. Мне хотелось по возможности поскорее вернуться туда, поэтому я лег в кровать, снова закрыл глаза и вскоре заснул крепким сном.

Сначала это был сон без сновидений и темнота. Но не совсем такая, какой я помнил темноту как просто бесформенный, бесконечный эбонит, а темнота неосвещенного зала – полная воспоминаний, людей, мест, предметов – верстовых столбов пережитого за жизнь. Затем пропасть, подобная разрыву ткани, но воспринимаемая как зрением, так и слухом, и через мгновение я вернулся: Бригитта на пляже, сине-белое полотенце, купальник цвета свежей зелени и оранжево-красный зонтик внушительных размеров. День был тот же самый, пляж был тот же самый, «Царица Аргентины» была той же самой. Я был тем же самым – не Чарли Уортингом, а другим Чарли: тем, который принадлежал Бригитте, сидел рядом с ней на полосатом полотенце, в черном купальнике и белых тапочках.

Посмотрев на меня, Бригитта улыбнулась, и я непроизвольно улыбнулся в ответ. Сон, насколько я видел, был идентичен предыдущему во всех подробностях. Высоко в небе кричали чайки, ветерок приносил запах прилива. Обворожительно улыбнувшись, Бригитта снова смахнула за ухо прядь волос. Я был Чарльзом, а она была Бригиттой, и для них это было мгновение наивысшего блаженства.

– Я тебя люблю, Чарли.

– Я тебя люблю, Бригитта.

Шумели волны, и маленькая девочка, заливаясь смехом, снова гоняла по берегу большой мяч. Как и в прошлый раз.

– Это действительно я? – спросил я, повторяя собственные слова, прежде чем осознал это.

Бригитта улыбнулась.

– Ты теперь Чарли, мой Чарли, – хихикнула она. – Постарайся не думать о Зимних консулах и службе безопасности «Гибер-теха». Только сегодня и завтра, сорок восемь часов. Ты и я. И пусть сбудутся сны.

– Пусть сбудутся сны, – ответил я.

Сознавая, что я могу скоро проснуться, я огляделся вокруг, жадно стремясь впитать мельчайшие подробности.

Позади нас начиналась дорожка, ведущая к автостоянке, где должно быть кафе из побеленных досок, в котором продают лучшее фисташковое мороженое в стране. Мы находились недалеко от того места, где жила мать Бригитты, и нам предстояло остановиться в комнате над гаражом, с двуспальной железной кроватью, обивкой из самшита и кружевными занавесками. Мы должны были выехать рано утром в воскресенье и остановиться на причале Мамблс, чтобы позавтракать моллюсками и лепешками из красных водорослей, под музыку из радиоприемника. Я знал все это, не представляя себе, откуда мне это известно, и, что еще более странно, я вспоминал не назад, а вперед. Пляж был лишь воспоминанием о лучших временах, о том, что случилось много лет назад. Следом за этим мы с Бригиттой по отдельности перебрались в Двенадцатый сектор. Она писала картины, а я работал в «Гибер-техе» санитаром в Отделении научного сна, где работали над проектом «Лазарь». Наши встречи были редкими, но страстными, а затем мы расстались, теперь уже навсегда.

– Не желаете запечатлеть счастливое мгновение? – окликнул нас фотограф с моментальной фотокамерой в руках. – Качественный снимок, и по умеренной цене, такую вы больше нигде не найдете.

В первый раз я дошел только до этого, и сейчас я ожидал, что снова проснусь, однако этого не произошло. Мы согласились, он сделал снимок, отдал его нам и сказал, что вернется за деньгами, если «мы будем полностью удовлетворены». Мы смотрели, как появляется изображение, цементируя мимолетное мгновение. Я впервые получил возможность увидеть, как я выгляжу. Чарльз Бригитты оказался невозможно красивым, с тонкими чертами лица и темными вьющимися волосами, наполовину скрывающими глаза. Но несмотря на это, он казался каким-то потерянным, лишенным надежды и в конечном счете обреченным…

…я сидел под древним дубом и смотрел вверх. Раскидистые ветви перекрывали все поле зрения, сквозь листву пробивался свет свежего Летнего утра. Моргнув несколько раз, я встал. Сон о пляже резко оборвался. Никакого затухания или плавного перехода, а просто разрыв. Теперь я находился в совершенно другом месте, в совершенно другом сне – в том самом, как быстро сообразил я, в котором уже побывали до меня Уотсон, Смоллз, Моуди, Бригитта и Ллойд.