Шаги по стеклу - Иэн Бэнкс

Он шел все по той же стороне улицы, огибал уткнувшиеся капотом в тротуар автомобили и приближался к автобусной остановке, не теряя надежды отыскать мистера Шарпа. Почему-то он решил, что тот непременно наденет синюю каску, и поймал себя на том, что ищет глазами именно каску, а не мистера Шарпа, которого — он только сейчас это осознал — не сумел бы даже описать в полицейском участке. На ходу он не мог отделаться все от того же мерзкого чувства, которое росло у него внутри, словно живая тварь, ворочалось и кусалось. Его неотступно окружали толпы людей: они кишели на тротуаре, у автобусных остановок, на пандусах; черные, белые и желтые, мужчины и женщины, которые везли сумки на колесиках или несли ящики с инструментами; молодые мамаши толкали перед собой коляски или тащили младенцев на руках. Дети постарше носились вокруг родителей, визжали и орали. Прохожие жевали гамбургеры, доставая их из пластиковых коробок, или хрустели чипсами, шурша фольгой; кто шел с бумажными мешками, кто со свертками; старые и молодые, толстые и тонкие, рослые и приземистые, невзрачные и разодетые; у него закружилась голова, словно алкоголь и душный воздух начали расплавлять его организм, словно боль изнутри выкручивала его, как мокрое полотенце, сжимала и стискивала. Он шел, спотыкаясь, толкая прохожих, и только высматривал синюю каску. У него возникло ощущение, что он вот-вот расплавится совсем, перестанет быть собой, растворится в осаде чужих лиц. Он прижался к тротуару, убедился, что поблизости нет автобуса, и шагнул на разметку автобусной полосы, чтобы повернуть назад, туда, откуда пришел, скрыться от толпы; спотыкаясь и покачиваясь, он возвращался к скверу. Время от времени он оглядывался через плечо, но сзади так и не было ни одного автобуса, который мог бы въехать на свою полосу и запросто его задавить; в его сторону неслись только машины, которые, ревя двигателями, срывались с перекрестка, когда зажигался зеленый свет. До Граута донесся кашель и хрип мотоцикла. Он не остановился, он шел обратно в сквер в надежде, что мистер Шарп уже туда вернулся. Где-то здесь повсюду раньше были выбоины, которые он заделывал своими руками.

Его оглушал рев моторов. Грауту все было нипочем. И хрипящий мотоцикл, и ревущий дизель. На какой-то миг он от головокружения совсем потерял ориентировку, впал в смятение и безошибочно понял, что бывал здесь и раньше, все это уже видел. Подняв глаза к небу, он споткнулся, однако голова прояснилась, и он не угодил под колеса транспорта, хотя был к этому близок. Вдруг раздался страшный грохот, как будто машина врезалась в какую-то преграду, но, скорее всего это был просто грохот пустого грузовика или самосвала, который, не сбросив газ, наехал на бугор ограничения скорости или попал колесом в выбоину. Граут медленно обернулся с каким-то странным ощущением, чтобы посмотреть, не была ли это часом одна из тех выбоин, что заделывал Дэн Эштон со своими подручными. Он готов был заложиться, что так оно и есть.

На тротуаре завизжала какая-то женщина.

Он снова поднял глаза к голубому-голубому небу и увидел, как из этой голубизны выплывает какой-то округлый предмет, несущий на себе яркие отблески небосвода.

Крутящийся цилиндр.

Мимо пронесся мотоцикл, за ним грузовик. Граут замер как вкопанный, думая только об одном: моя каска... моя каска...

Слетевшая с грузовика алюминиевая бочка с пивом опустилась прямо ему на голову.

Укутавшись в шкуры, они заняли маленький свободный пятачок на одном из верхних ярусов Замка Наследия.

С одной стороны к сверкающему светло-серому небу тянулись обветшалые башни с подгнившими перекрытиями комнат и залов; почти все помещения были пусты и заброшены, их давно облюбовали птицы. Если не считать расчищенного пятачка, вокруг были сплошные руины — крупные обломки кровельных плит. Из трещин и сланцевого крошева тут и там пробивались чахлые деревца и кустики, больше похожие на сорняки-переростки. Кое-где валялись обломки арок и колонн. И пока шла игра в китайскую крестословицу, начался снегопад.

Квисс изумленно вскинул голову. Ему не припоминалось, чтобы здесь шел снег... разве что очень давно. Он сдул с доски несколько маленьких сухих снежинок. Аджайи этого не заметила: она изучала две последние фишки, которые едва помещались у нее на узкой щепке. Игра была почти закончена.

Поблизости на выщербленной, облезлой колонне восседала красная ворона, которая дымила окурком толстой зеленой сигары. Она пристрастилась к табаку примерно в то же время, когда они начали играть в китайскую крестословицу.

— Сдается мне, это надолго, — сказала она в первый день. — Надо чем-нибудь себя занять. Может, хотя бы рак легких подхвачу.

Квисс как-то полюбопытствовал, откуда у нее такие хорошие сигары. Не нужно было связываться, сказал он себе, услышав ее ответ: «Да пошел ты в задницу».

— Прежняя игра мне больше нравилась, — объявила вдруг сверху красная ворона между затяжками.

Квисс даже не удостоил ее взглядом. Красная ворона вытащила из клюва окурок, балансируя на одной ноге. Она задумчиво рассматривала тлеющий кончик сигары. Тут прямо на огонек опустилась снежинка, которая сразу с шипением растаяла. Красная ворона задрала голову и укоризненно посмотрела на небо, а потом опять сунула сигару в клюв (поэтому слова выходили странно искаженными):

— Да, бесконечное го была игра что надо. И доска шикарная, во все стороны. Вы-то оба гляделись козявками, доложу я вам. Как влезете на середину бесконечной доски — сверху смотрелись будто по пояс обрубленные... Кучки дерьма собачьего, ни дать, ни взять. А домино было — дурь одна. Да и это вот — скука смертная. Сдавайтесь, что ли. Ну не найти вам ответа. Сиганите за перила — и дело с концом. В одну секунду. Нелегкая вас раздери, старье поганое — вам до земли-то живьем не долететь, в воздухе окочуритесь.

— Хм-м-м, — произнесла Аджайи.

Квисс не понял, слышала ли она поток вороньей брани. Его компаньонка все так же пребывала в хмурой задумчивости и не отводила глаз от двух пластиковых фишек на тонкой щепке. Вероятно, к ним она и обращалась, а может, сама к себе.

Совсем скоро, если расчеты Квисса были верны, им предстояло отметить две тысячи дней совместного пребывания в замке. Но, разумеется, он гордился тем, что попал сюда раньше нее.

Это превратилось для него в приятную заботу — подсчитывать дни и вычислять годовщины, которые можно отпраздновать. Он вел счет в разных системах. Отсчитывал по пять, шесть, семь, восемь (само собой), девять, десять, двенадцать и шестнадцать. Так что две тысячи дней выливались в четырехкратную годовщину, поскольку это число делилось и на пять, и на восемь, и на десять, и на шестнадцать. Жаль только, что Аджайи совершенно этим не интересовалась.

Квисс не спеша провел рукой по голове, стряхнул несколько снежинок. Потом еще раз дунул на доску. Если снегопад не прекратится, тут долго не высидеть. Игровой зал им давно осточертел, а зима выдалась мягкой, поэтому сенешаль после долгих уговоров дал разрешение отвинтить от пола маленький игровой стол с красным кристаллом (казалось бы, пустяковое дело, однако на него ушло пять дней, и занимались им по меньшей мере три сварливых существа, вооруженных масленками, отвертками, молотками, кусачками, пинцетами, гаечными ключами и плоскогубцами) и перенести его на верхний уровень, служивший теперь крышей — видимо, вследствие разрушения более высоких ярусов замка. Там образовался своего рода висячий дворик, окруженный чахлыми деревцами и грудами сланца, с видом на башни; в этом месте они играли в китайскую крестословицу вот уже пятьдесят с лишним дней. Погода была к ним благосклонна: безветренно, теплее обычного (до сегодняшнего дня), а небо хоть и серое, но, если выразиться точнее, светло-серое. «Наверно, это весна!» — радовался Квисс. «Скажи еще: разгар лета», — хмуро проворчала Аджайи, и Квисс разозлился на нее за такую мрачность.