Все мы только гости - Евгения Горская

– Да нет вроде бы. Его ни с кем после Иры не видели. И когда она домой вернулась, он к ней приходил, звал назад. И меня сюда работать позвал. Представляете, Ирка с ним обо мне договаривалась еще зимой, потом они разошлись, а он сам к нам пришел, позвал меня работать. Не думаю я, что у него другая есть.

– Ничего не понимаю. Может, он плохо с ней обращался? Грубо? – с сомнением раздумывала Тамара. Представить Сережу грубым было трудно.

– Я думаю, она поняла, что он ее не любит, – совсем перегнулась через стол Лена. – Поэтому и ушла.

– Не любил бы, не стал бы с ней жить. Зачем это ему? Вон сколько девок незамужних.

– Ну… Я думаю, что он ее не любил, как ей хотелось. Сильно, как она его, – объяснила Лена и изрекла уж совсем недетское: – Не все по-настоящему любить способны.

Слышать это Тамаре почему-то было неприятно. А не такая уж Ленка дура, какой кажется.

– Вы маму Сергея Михалыча знаете? – помолчав, невпопад спросила Лена.

– Конечно, – равнодушно бросила Тамара. – Чем тебя его мать заинтересовала?

– У него в кабинете фотка стоит в рамке. Это его мама, как вы думаете?

– Наверное, – заинтересовалась Тамара. – Ты меня заинтриговала.

У Лены на столе звякнул телефон.

– Готовы, Сергей Михалыч, – доложила она в трубку и объяснила: – Письма нужно отнести, я сейчас.

– Давай-ка я отнесу, – решила Тамара. Фотка в рамке ее действительно заинтриговала.

На столе у Сергея стояла фотография Линкиной бабушки Полины Васильевны.

Этого только не хватало.

Тропинин знал, что нужно спешить, но не удержался, сделал небольшой крюк, зашел к Лине домой. Картину он застал мирную, спокойную и какую-то по-старинному уютную: Лина и Николай Иванович развалились в старых креслах, рядом находился сервировочный столик, чайник, чашки, и все это так не вязалось с его страхами за нее, с осыпавшейся ямой, упавшей березой и тем, что он собирается сделать, что он слегка опешил.

– Что, Паша? – спросил Николай Иванович. – Заметил что-нибудь?

– Нет, – соврал Тропинин.

– Вы тут поговорите пока, – тактично решил старик. – А я домой схожу. Принесу овощишек, будем обед сооружать.

– Не надо, – запротестовала Лина. – У меня все есть, и капуста, и картошка. И тушенка. Не ходите.

– Схожу. Ты меня дождись, Паша, не оставляй ее одну.

Тропинин слышал, как затихли шаги за окном, и вдруг понял, что не может говорить ни о чем, кроме как о самом важном, но все это не вовремя, и ему надо идти, куда он собирался, потому что опасность ей грозит реальная. А еще он боялся ее реакции на свое признание.

– Лина, – кашлянув, произнес он, чувствуя, что язык стал каким-то деревянным. – Послушай…

Он замолчал, и Лина молчала тоже, сцена показалась ему донельзя пошлой. От этого он разозлился и дальше говорил уже со злостью:

– Я знаю, это глупо, и ты можешь мне не поверить, но я тебя люблю. То есть я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Почему глупо? И почему я не должна тебе верить? – чуть улыбнулась Лина.

Нет у него никаких баб в каждом городе, а Томка просто злюка и вредина.

– Ну… – Он замялся, и вся его злость куда-то пропала. – Просто мы знакомы недавно, а за женщинами нужно долго ухаживать…

Тут он совсем запутался и замолчал.

– Раньше ты подолгу ухаживал за женщинами? – опять улыбнулась Лина.

Она так и продолжала сидеть в кресле, как сидела, разговаривая с Николаем Ивановичем. Тропинин подумал и осторожно уселся перед ней на корточки.

– Нет. – Он не посмел ее обнять. – Раньше я за ними совсем не ухаживал. То есть все это не имело для меня никакого значения.

– Паша. – Она легко встала с кресла и отошла к окну, отвернувшись от Тропинина. – Я знаю, не стоит тебе говорить, но я… ждала этих слов. Я тебе очень благодарна, Паша.

– За что? – не понял он.

– За все.

За то, что она впервые за много лет почувствовала себя интересной кому-то. Любимой.

Со Стасом она никогда не чувствовала себя любимой, даже когда они не ссорились.

За то, что, глядя на Павла, она увидела наконец, какое Костя… ничтожество.

За то, что верит: у него нет по бабе в каждом городе.

– Это трудно объяснить, ты мне просто поверь.

– Лина… – начал он, вставая.

– Подожди, Паша. – Она не повернулась к нему, но как-то угадала, что он сейчас подойдет. – Этого тоже не стоит говорить, но я скучаю без тебя. Мне плохо без тебя. И… мне страшно.

Страшно ошибиться в третий раз. Она не переживет, если ошибется опять.

Он ничего не понял из того, что она лепетала.

Но понял главное – она сказала именно то, что он хотел услышать. Все остальное неважно.

И тогда он наконец шагнул к ней и, не обращая внимания на слабое сопротивление, прижал ее к себе, уткнувшись щекой в волосы:

– Меня тебе бояться не надо. Я сам тебя боюсь.

– Паша…

– Не желаю ничего слышать, – прошептал он, щекоча дыханием ее ухо. – Ты будешь моей женой, хочешь этого или нет. Поняла?

Она не ответила и не поняла, что из глаз потекли слезы, пока он не стал вытирать их губами.

Они так и стояли у окна, пока не пришел Николай Иванович.

– Том, ты есть хочешь? – задержал ее за руку Овсянников, когда она принесла напечатанные Леной письма.

– Ясное дело, хочу, – пробурчала Тамара.

– Скажи Ленке, пусть обед из ресторана закажет. Выбери себе что-нибудь в меню, а мне кусок мяса с картошкой. Она закажет, она умеет.

– Да ну-у, Сережа, – возмутилась Тамара. Ей совсем не улыбалось принимать пищу наспех за чьим-то рабочим столом. – Давай сами в ресторан сходим. Если тебе сейчас некогда, давай попозже пойдем.

Ему не хотелось тратить время на рестораны.

Он был обязан ей жизнью.

– Идет, – согласился он. – Я сейчас закончу кое-какие бумаги, и пойдем.

Полина Васильевна смотрела на него со стола с любопытством. Он тоже на нее посмотрел и чуть не произнес вслух, что прекрасно видит: Томка имеет на него виды, только что же теперь делать?

Нужно все это как-то прекратить, но он не знал как.

Отвернувшись от покойной соседки, он снова уткнулся в бумаги, а потом опять посмотрел на старую фотографию.

Ему не хватало Полины Васильевны. Не то чтобы она что-то когда-то за него решала, упаси боже, этого он не позволил бы никому, просто он очень ценил ее мнение. Пожалуй, только ее мнение он и ценил в своей взрослой жизни.