Холодная кровь - Роман Глушков

– Я не однажды предупреждал вас, товарищ генерал, что есть вещи, о которых я, при всем уважении к вам, не имею права рассказывать, – ответил Петренко, разливая по стаканам водку. Он понимал, что Воронин строжится в шутку и отказ полковника не повлечет за собой никаких дисциплинарных взысканий. Но все равно от таких генеральских шуточек, пусть и безобидных, Петренко каждый раз становилось не по себе. – Могу лишь сказать, что наш майор служит в том крыле моей бывшей конторы, которое не значится ни на одном официальном плане этого здания.

– Не дурак, уже понял, – подмигнул Воронин и взялся помогать полковнику, приступив к нарезке ароматного шматка копченого сала. – Ладно, не обращай внимания на мою грубость. Просто издергался, устал, да еще неизвестно, чем кончится вся эта затея с Гуроном. На майора мне, сказать по правде, начхать, но вот если с Корсаром, Мракобесом и Бульбой что-нибудь случится, их смерть я себе вряд ли прощу… Последний вопрос про этого скользкого типа задам, и баста, лады?.. Если опять заставлю тебя нарушать подписку о неразглашении, тогда молчи, но очень уж хочется узнать, что у твоего майора с лицом. Весь день смотрел, так толком и не понял. Похоже на татуировку, типа мелкой арабской вязи или восточного орнамента – такого, который на стенах мечетей рисуют. Не знаю, как там у тебя, а у меня от созерцания майорской морды натурально мурашки по спине пробегали. Хотя, казалось бы, с чего: обычная сложная абстракция, а не боевая индейская раскраска.

– Это Символ Аль-Шаддада, – пояснил полковник, немного помешкав. Было заметно, что ему не хочется откровенничать, но над этой тайной своего прошлого Петренко мог приподнять завесу. – Восстановлен одним из наших арабистов якобы по свиткам средневековой мусульманской секты ассасинов. Этот исследователь работал по совместительству консультантом в моей бывшей конторе и все время находился под «колпаком». Поэтому его открытие получило огласку лишь в очень узких кругах, имеющих к науке весьма отдаленное отношение.

– Забавно, а я-то считал, что в подобных конторах интересуются только новейшими достижениями науки и техники, но никак не археологией, – хмыкнул Воронин, беря в правую руку протянутый заместителем стакан, а в левую – ломтик сала.

– Вы бы удивились, товарищ генерал, если бы узнали, какими науками мы в свое время интересовались, – хмыкнул Петренко, следуя примеру командира, с той лишь разницей, что замкомдолг привык обычно держать стакан в левой руке. – Так вот, открытый нашим консультантом древневосточный знак обладал воистину удивительными свойствами. Можно даже сказать, мистическими. Но в мистику у нас не верили и поручили первооткрывателю Символа Аль-Шаддада разобраться, в чем кроется секрет…

– Ладно, давай вздрогнем, а то негоже держать емкость на боевом взводе и толковать об истории, – перебил Воронин полковника, после чего «разрядил» стакан, залпом осушив его, и метнул вдогонку водке сало.

– Тут речь идет не столько об истории, сколько о психологии, – поправил генерала Петренко, в точности повторив все его действия и даже крякнув от удовольствия так же, как это сделал командир. Если бы не допущенная замкомдолгом короткая заминка, со стороны могло бы показаться, что Воронин и вовсе выпил со своим зеркальным отражением. – Символ способен воздействовать на подсознание человека, подобно вращающейся концентрической спирали. Только та притягивает взор и гипнотизирует, а Символ, наоборот, отталкивает и повергает в смятение. Вы верно подметили: спокойно смотреть на татуировку нашего майора не получается при всем старании. Ты все время пытаешься отвести взгляд, и только когда намеренно заставляешь себя взглянуть майору в глаза, тебе это удается. Однако неосознанное желание отвернуться и разговаривать с ним, глядя куда-нибудь в другое место, не утихает, словно зубная боль. Носитель Символа Аль-Шаддада способен пройти сквозь толпу и остаться незамеченным, даже если толпа кишит разыскивающими его соглядатаями.

– На Ближнем Востоке, откуда, как ты сказал, к вам пришел этот Символ, носить его и вовсе удобно, – заметил генерал, устало откинувшись в кресле. – Мусульмане в тех краях предпочитают однотипную одежду, а если у тебя еще и лицо неприметное, так ты вообще превращаешься в невидимку. А я раньше считал, что эти ассасины только и умели, что гашишем обкуриваться да людей исподтишка резать. А они, оказывается, еще и прекрасного не чурались. В смысле мудреные узоры да орнаменты на досуге плели. Специфическое, правда, искусство было у членов той секты, но один хрен, куда более тонкое, чем всякие там черные квадраты и прочий кубизм… Чудны дела твои, Господи… Столько лет топчу Зону, казалось, с кем только за эти годы здесь не сталкивался, а поди ж ты – до сих пор встречаются люди, способные меня удивить. И что самое любопытное, ведь этот ассасин – виноват, оговорился – майор, – является, по сути, с нами одного поля ягодой… такой же упертый служака – ни дома, ни жены, ни детей… Он боится отставки, потому что знает – стоит только ему остаться не у дел, и он окажется в социальном вакууме. Ты снимаешь военный мундир, переодеваешься в гражданскую одежду и вдруг понимаешь, что мир, в котором тебе теперь предстоит жить, чужой и ты ему совершенно не нужен. Не по этой ли причине мы с тобой в свое время оказались в Зоне? В ней такие изгои, как мы, вновь обретают четкую цель и начинают с упоением к ней стремиться. Здесь мы живем, а вне Зоны – даже не существуем. Нас там просто нет. Так же и твой майор. Он – один из нас, и я это отчетливо вижу. Но не менее ясно вижу и то, что мир Зоны для него такой же чужой, как и тот, который остался по ту сторону Кордона. Ты сумел рассмотреть у майора глаза?

– Само собой, хоть это было и трудно, – подтвердил Петренко. – Глаза как глаза. Вроде бы карие. А что в них такого особенного?

– В том-то и дело, что ничего. Понимаешь, о чем я?

– М-м-м, не совсем.

– «Ничего» именно это и означает – ничего. Даже не будь на лице майора маскировочной татуировки, я не уверен, что при случайной встрече даже на мгновение задержал бы взгляд на его глазах. Их словно нет. Или же они смотрят не на наш с тобой мир, а сквозь него – туда, куда мы попадем лишь после смерти и не раньше. Такое впечатление, что окружающие майора люди видятся ему бездушными марионетками, не заслуживающими никакого внимания. Для него что живой человек, что мертвый – все едино.

– Иными словами, в гробу майор видел всех нас и прочее человечество, – заметил Петренко, косясь на початую бутылку водки. – Мудрено вы выражаетесь, товарищ генерал, но, кажется, я вас понял. Разрешите высказать все, что я думаю по поводу вашего наблюдения?

– Валяй, – поморщившись, дозволил Воронин. Столько лет он упорно твердил заместителю, чтобы тот забывал о субординации в подобных дружеских беседах. Однако полковник столь же упорно не желал избавляться от этой привычки.

– Постараюсь сформулировать покороче, так как сами знаете, что бывает, когда я начинаю говорить на отвлеченные темы, – сразу предупредил Петренко. – Несет похуже того Остапа… В общем, вот вам мое скромное мнение. Насчет «никаких» глаз майора спорить не буду – по мне, вполне обычные глаза, разве что и впрямь не особо выразительные… Причина, которая вызвала ваше удивление, товарищ генерал, кроется в другом. А именно – в мировоззрении. Вы – офицер с солидным боевым опытом, успели насмотреться в жизни всякого: и беспримерного геройства, и обыкновенного малодушия, и безропотного солдатского фатализма, с которым, скрипя зубами, идет в бой большинство простых бойцов. И в том, и в другом, и в третьем случае психология этих людей вам вполне понятна. Вы пытаетесь привить подчиненным те идеалы, в какие сами искренне верите. А уж насколько ваши солдаты проникаются ими, показывает реальная боевая обстановка. Но существует еще один редчайший тип солдата, с которым вы, судя по всему, никогда не сталкивались. Эта категория бойцов в равной степени отдалена от всех вышеперечисленных и вряд ли станет преклоняться перед чьим-либо авторитетом. Хотя каждый из них беззаветно предан Родине не меньше нас с вами. Однако они воспринимают ее не как страну, состоящую из лесов, полей и рек, населенную братьями-соотечественниками, а в образе некоего символа, чистоту которого следует оберегать тщательнее, чем зеницу ока. Эти отщепенцы – разрешите назвать их так – неуютно чувствуют себя в солдатском коллективе, поскольку их угнетает любое общество. Они неспособны проявить себя, служа в обычном армейском подразделении. Зато, действуя в одиночку и обретая относительную свободу на пути к цели, отщепенцы демонстрируют невероятную самодисциплину, хладнокровие и оперативность мышления. Они трезво оценивают любую обстановку и прилагают для достижения победы ровно столько сил, сколько необходимо. Отсюда вывод, что отщепенец ставит перед собой лишь достижимые цели и не прет на рожон, даже если ситуация это позволяет.