Дом, который подслушивал - Мейбл Сили

Уэллеры дрожали, и мне тоже стало немного не по себе.

Лейтенант понизил голос и спросил ледяным тоном:

— Что вы искали в чулане?

— Клянусь Богом, я ничего такого не делал!

— Почему же вы тогда заходили туда?

— Да я вообще там не был!

В кабинете опять воцарилась мертвая тишина.

Штром прошептал:

— Я прикажу произвести обыск у вас дома!

Никакого ответа.

— Вы, по-видимому, ничего не имеете против этого, так?

Снова молчание

— Ах, тогда, значит, в вашей комнате нечего искать? Ну я вам помогу, Уэллер, в моем письменном столе лежит одна заметка от 8 июля 1919 года. В тот день сотрудник полиции Уолтерс вошел в комнату повесившейся и кое-что нашел там! Он нашел такое, за что миссис Гэр пообещала ему две тысячи долларов!

Уолтерс, вы могли найти в той комнате только одно! Только одно, за что миссис Гэр была готова заплатить такую сумму! Этим она не могла оградить себя от всех неприятностей, что ей, пожалуй, было ясно, но это должно было защитить ее в беде. Уолтере, в течение всего процесса адвокаты Либерри пытались найти вещественные доказательства того, что мисс Либерри не добровольно оказалась у миссис Гэр и не по своему желанию решилась на самоубийство! Ничего не было найдено! Ничего! Эти доказательства пытались получить от вас, Уолтере! Вы были первым, кто осматривал комнату.

Почему не было ничего обнаружено — ни письма, ни объяснения? Потому что вы лгали, Уолтере, и вас невозможно было в этом уличить! Но я знаю кое-что, чего не знали тогда адвокаты и за что несчастный отец отдал бы все свое состояние, а именно то, что у вас была долговая расписка, датированная 8-м июля 1919 года!

Вслед за этим в комнате опять наступила полная тишина. Слышалось лишь прерывистое дыхание супругов Уэллеров.

— Уэллер, где то письмо, которое оставила после себя несчастная девушка?

Мистер Уэллер апатично посмотрел на Штрома. А затем предельно просто ответил:

— Миссис Гэр сожгла его.

Тихо, почти шепотом Штром повторил:

— Сожгла его…

Уэллер кивнул. Миссис Уэллер тоже наклонила голову.

Мне захотелось завыть! Голос Штрома прозвучал слабо и тихо:

— Следовательно, вы нашли объяснение этого трагического самоубийства?

— Да, я нашел письмо.

— И миссис Гэр пообещала вам две тысячи долларов за молчание?

— Да.

— Уолтерс, вы читали это письмо?

Мистер Уэллер вздохнул и прошептал:

— Лист бумаги, пожалуйста…

Штром подтолкнул ему через стол блокнот и карандаш.

Мистер Уэллер встал и начал почти автоматически что-то писать. Он писал несколько минут. Затем пододвинул блокнот обратно Штрому. Лицо лейтенанта стало жестким и холодным. Я склонилась через его плечо и прочитала:

«Мама, папа, я испробовала все, что в моих силах, чтобы вырваться отсюда, но этот дом всегда заперт. То, что от меня требуют, — ужасно, страшно! Простите меня, мама и папа, вы знаете, как я вас люблю. И я знаю, что вам лучше видеть меня мертвой…

Ваша Роза».

Я как зачарованная уставилась на бумагу. Не могла смотреть в лицо Уэллеру. Но слышала, как он, запинаясь, произнес:

— Может быть, теперь я смогу наконец забыть это! Тогда я был еще совсем новичком в полиции. У меня были долги. Жена ждала нашего первого ребенка. Он умер… Эта тайна почти свела нас с ума…

Штром тихо спросил:

— Так эти две тысячи долларов — не все, что вы получили?

Теперь самое трудное для Уэллера было позади, и он сказал почти с облегчением:

— Нет, она еще отдала мне все наличные деньги, которые были у нее дома… Около трех тысяч долларов…

— О Боже!

И внезапно Уэллер опять опустился на стул, закрыл лицо руками и начал горько рыдать. Это были рыдания подавленного, растерянного, сломленного человека. Миссис Уэллер положила ему руку на плечо.

— Уэллер, вы убили миссис Гэр? — спросил Штром с угрожающей интонацией.

— Бог свидетель — нет!

— Вы пытались убить мисс Дакрес?

— Нет-нет!

Штром пожал плечами и обратился ко мне.

— Мисс Дакрес, почему бы вам не пойти домой? Я должен продолжать этот допрос, пока Уэллер не сознается во всем. Может быть, вам лучше не присутствовать при этом! Обещаю держать вас в курсе всех дел.

Наконец я оказалась на улице, под июньским солнцем. Мои нервы были напряжены до предела, и я была рада, что Штром меня выставил. Я не смогла бы больше смотреть, как он буквально убивает Уэллера своими вопросами. Вопросы могут убивать не хуже ножа или кастета. Они проникают постепенно, пока не достигнут самой слабой точки, — и тогда конец!

Собственно говоря, очень странно, что я проявляла такое сострадание к Уэллерам. Непонятно, почему мне было жалко Уэллера, который доставил столько страданий родителям несчастной Розы Либерри. Конечно, были молодые девушки, по своей воле последовавшие зову зла, но не Роза Либерри! Ее ясные, невинные, добрые глаза говорили о ее порядочности.

Из телефонной кабины на углу я позвонила Ходжу Кистлеру и позже, за ужином, рассказала ему все, что случи лось после того, как мы с ним расстались.

— Ужасно! — трезво и объективно оценил Ходж мое сообщение. — Такое юное существо с такой ужасной судьбой. А то, что несчастных родителей заставляли поверить, что их дочь была совершенно порочной! Уэллера следует казнить.

— Для него это было бы даже лучше, — сказала я. — Жизнь для него теперь кончена. Мне даже жаль его. Я не могу его ненавидеть так, как, собственно говоря, должна бы.

— Ненавидеть? Почему ты должна его ненавидеть? Ненавидят по личным причинам.

— Вот как? А как же тогда быть с мистером Грантом? Он ведь ненавидел миссис Гэр, и совсем не по личным причинам.

— Те причины, которые он нам назвал, были не личными. Но, возможно, о настоящих причинах он умолчал.

— Это, конечно, возможно. Но, во всяком случае, они, кажется, не имеют ничего общего с тем, что нас сейчас интересует. Штром убежден в том, что преступник Уэллер. Видит Бог, Уэллеры имели достаточное основание для того, чтобы убить старуху. Я бы тоже возненавидела того, кто склонил меня к такому позорному поступку.

— Ты действительно думаешь, что тебя можно склонить к этому?

— Что мы знаем о себе? С течением времени люди становятся более приземленными, и они уже не так уверены в себе. Каждый из нас может поддаться искушению. Я присутствовала при допросе Уэллера. И он не выходит у меня из головы. Представляю, каково ему было.