Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор

– В Царский порт, быстрее!

Он стоял на маленьком судне, вглядываясь в море, но ничего не мог различить. Перед ним и позади него пристани и плотина были черными от толп людей; принялись играть импровизированные оркестры. Между двумя возгласами «Да здравствует Царица!» и «Наши победили!» слышался звон кимвал и рев раковин на террасе маяка, а один мужчина трубил в букцин: ему наверняка было видно флот. В толпе стали появляться красные точки: это были туники легионеров, отряд которых стоял неподалеку от Александрии.

Маленькая галера Цезариона прошла между башнями Царского порта, и юноша наконец заметил первый корабль, квинкверему, обшивные доски и тросы которой были украшены золотыми гирляндами, а длинные огненные орифламмы свисали с рукояток весел. Когда корабль на веслах пересек узкий проход между маленьким островом Фарос и рифами мыса Локиас, жители Александрии на мгновение умолкли, и с моря донеслось эхо пеана, гимна в честь Аполлона: это на корабле пели моряки. На горизонте показывались все новые мачты, и каждое появление поднимало волну приветственных возгласов: «Антоний автократор!», «Клеопатра победительница!» В выкриках ликующей толпы эти слова смешивались с дионисийским «Эвоэ!»[127], свистом, цоканьем языком, «Ю-ю!»[128] и непрекращающимся грохотом эфиопских барабанов. Но даже с высоты крыш до сих пор нельзя было увидеть царскую «Антонию» – огромный корабль с пурпурными парусами. Это было даже к лучшему: отсрочка поможет лучше приготовиться, и в Царском порту Цезарион бросился к первому часовому:

– Пусть пошлют за принцами!

– Их предупредили, Сын Солнца, они придут.

По мере того как колонны кораблей заходили в Большой порт, огибая Синий дворец, они занимали позиции по обе стороны частного порта, но не причаливали: их поднятые весла создавали почетный коридор для адмиральского корабля. Когда, наконец, появилась и подошла к пристани «Антония», маленькие принцы были по росту построены у подножия крепостной стены, под пылким и внимательным взглядом прецептора Николая. На палубе фанфары играли военный гимн, и волосы всех моряков были смочены духами. Выглядя как никогда царственно, с двойной короной на голове и изумрудным кабошоном[129] на шее, Клеопатра медленной поступью сошла на берег в сопровождении отряда стражников. Когда Цезарион встал перед ней и с почтением поклонился, она раскинула руки и обняла его, как это делают солдаты, прошептав ему на ухо:

– Ты еще больше вырос! И так изменился! Ты похож на своего отца. Как же ты на него похож! Мне тебя очень не хватало…

Диоисет, в свою очередь, низко поклонился Царице, но едва он коснулся лбом земли, как четверо кельтских стражников бросились на него и потащили в конец пристани, не обращая внимания на его крики, напоминающие визг зарезаемого кабана. Впрочем, судя по последовавшим бульканьям, ему как раз и перерезали глотку…

Секретарь Царицы Диомед подошел к главнокомандующему египетским легионом и протянул ему дощечку с записями:

– Всех из этого списка немедленно казнить!

Отпустив плечо сына, Клеопатра повернулась к офицеру:

– Убей также оставшихся в живых пленников, царя Армении и его детей. Кроме самого младшего, Тиграна: он еще может мне пригодиться… Что касается расстроивших меня номархов, то их список ты получишь до наступления ночи. – Затем с улыбкой, ясной, словно погожее утро, она сказала александрийскому военачальнику радостным голосом:

– Раздай вино всем моим подданным! Самое лучшее, и всем! В честь победителя Антония…

– А для моряков, госпожа? – рискнул трусливый евнух.

– Мои солдаты подождут до завтра или послезавтра, то есть до прибытия императора и римского флота. До этого они останутся на борту.

Продолжая говорить, она прошла мимо замерших и молчаливых детей, напуганных воплями диоисета и жестокостью стражников; они с удовольствием спрятались бы за той стеной, возле которой их поставили. Темноволосая Иотапа прижалась к такой же темноволосой Селене, с которой они были одинакового роста, и дрожала с ног до головы. Селена держала в руке наспех сорванную в саду розу (это была идея Диотелеса: все матери любят цветы), собравшись с духом, она сделала шаг вперед, поклонилась и с опущенными глазами протянула нелепую розу. Царица остановилась перед увядшим цветком с таким удивлением, словно ей перегородил дорогу эскадрон.

– А… Это мило, да-да… – Затем, вежливо улыбаясь ребенку (улыбкой для официальных приемов), она произнесла длинную фразу, из которой Селена не поняла ни слова: это был не греческий язык; может быть, латынь? Встретившись взглядом с Иотапой, она поняла: Царица только что говорила с ней на мидийском языке! С ней, со своей дочерью! Клеопатра приняла ее за иностранную принцессу…

Космополиты, полиглоты, последователи синкретических религий, Марк Антоний и Клеопатра шли впереди своего времени. Или очень запаздывали. И в той политической ситуации это было слишком заметно. Пассеизм[130] считался неким идеалом античного мира: остановить падение и снова найти «золотой век», следуя и подражая древним, которые, согласно истории, были на короткой ноге с богами, – вот в чем состоял прогресс. Во времена, когда Рим был как никогда римским, захватывая своих соседей и уничтожая их, два любовника, для которых прогресс заключался в обращении к ценностям прошлого, мечтали о воплощении замысла Александра Великого. Открытая империя, простирающаяся до таинственной Страны шелка, мировое государство, в котором будет происходить не порабощение одних другими, а смешение – народов, обычаев, верований; не присоединение стран, а открытие границ: «Единственная родина – это мир, в котором мы живем». Мир, Ойкумена, в прямом смысле «общий дом»… Антоний начал воплощать эту давнюю мечту. От имени римской державы, которая умела только пожирать захваченные земли, он осмелился приумножить протекторат, царства друзей и союзников, которым он выбрал принцев среди знатных коренных семей. Греко-римская сверхдержава с поместными царями – божественными, а под их властью – небольшие вассальные государства с собственными суверенами, деньгами, законами и, вполне возможно, римскими легионами, находящимися на их территории под командованием Рима. Общий дом…

И он, и Клеопатра с самого детства много путешествовали и не представляли себе другого универсального языка, помимо греческого, хотя спокойно воспринимали чужие обычаи, манеру поведения и просто наслаждались тамошней жизнью, не гнушаясь при случае кое-чему поучиться.