Грешная и желанная - Джулия Энн Лонг

О боже. О боже. О боже. Она его погибель.

Он долго не мог произнести ни слова. Они зависли на краю пропасти, куда более опасной, чем ее балконный арабеск несколько минут назад.

– Что, если… – Голос звучал хрипло. Йен прокашлялся. – Что, если магараджа никогда не придет? – Все равно хрипло.

– Со всеми этими женами? Я уверена, он приходит часто.

Он уставился на нее. Она и вправду это сказала? Она хоть понимает, что это значит?

Он коротко изумленно рассмеялся.

– Шшшш! – снова зашипела Тэнзи.

– Вам не понравится жить в гареме, Тэнзи. Все эти женщины, соперничающие за каплю внимания! Вы только представьте.

– Но там не будет одиноко.

Он снова потерял дар речи. А потом вспомнил, что говорила миссис де Витт.

Да как же он до сих пор не понимал, насколько ей одиноко? Она такая искрометная и привлекает к себе людей, как цветок приманивает пчел.

Но, наверное, это не то же самое, что принадлежать кому-то. Или иметь свое место в мире.

И она в самом деле одинока. Его раздосадовало то, что он только сейчас это понял. Во многих отношениях он был настоящим ослом.

Но опять же, тут есть и доля ее вины. Пленить всех мужчин в городе – единственный способ добиться того, что женщины не будут в восторге от твоего общества.

– И я бы в два счета стала любимой женой, – торопливо добавила Тэнзи, не дав ему додумать свою мысль.

– Это если магараджа не убил бы вас на месте. Я слышал, они сразу же хватаются за ятаган, если жена их раздражает. – Йен чиркнул пальцем по горлу.

Она рассмеялась. Этот гортанный, дивный смех подействовал на его натянутые, взбудораженные нервы, как ногти, нежно царапающие спину.

И тогда Йен понял: он ждал слишком долго. Он как-то пропустил момент, когда еще мог (и должен был) благоразумно ретироваться. Ночное одеяние, сама ночь, девушка, лаванда и смех – все это поработило его чувства. Щекотало его нервы. Он отдался на их волю, и все, что может произойти дальше, уже давно предсказано.

А что-то произойдет обязательно. О, что-то произойдет.

– Знаете что, Тэнзи? – мягко спросил он.

– Ммм? – Она в темноте всматривалась в его лицо, словно и на нем искала какое-то созвездие.

– Мне всегда было чертовски сложно удержаться и не развернуть подарок.

Она резко втянула в себя воздух.

Нет уж, не только она одна может быть дьяволом.

Предвкушение. Тот самый брусок, на котором оттачивается желание. Никто не знает этого лучше, чем он.

Земля повернулась, звезды подмигнули, тени покачнулись, а Йен ждал ее ответа, и в этот миг он знал, что слов важнее в жизни своей не слышал.

– Вот как? – Она попыталась произнести это небрежно, но получилось задыхаясь.

– Именно так, – негромко, торжественно, как судья, проговорил он.

Предвкушение может быть восхитительным. Но оно же может стать пыткой. И зачастую это одно и то же.

Он просто ждал, позволив ей предвкушать.

В темноте он толком не видел ее глаз, хотя ему очень хотелось прочесть в них ее мысли, ведь риск – это часть удовольствия. Риск поражения. Возможно, она собирается сбежать?

Возможно, ему стоит воспользоваться шансом и сбежать.

Стояла мертвая тишина, слышалось лишь ее все убыстряющееся дыхание.

И когда Йен почувствовал, что может дернуть напряжение между ними, как струну арфы, он увидел, как его рука очень, очень медленно, словно во сне, поднялась вверх, преодолела разделявшее их расстояние и взялась за конец ее ленты.

Ее прервавшееся дыхание показалось ему самым чувственным звуком на свете.

А затем, терзая и себя, и ее, он потянул за атласную полоску, пропустил ее между пальцев и увидел, как бант медленно-медленно развязывается.

– Бант развязан, – прошептал он.

Намотал ленту на руку и нежно потянул Тэнзи к себе, так, что теперь она стояла, почти касаясь его груди.

И на мгновение оба застыли.

А затем…

– Я не мул, чтобы тянуть меня за поводья, – шепнула она в его подбородок. С неубедительным негодованием в голосе.

– Верно. Мул умчался бы прочь до того, как я его поймал. Ну, или этот мул хотел быть пойманным.

Она коротко, нервно рассмеялась. Дыхание ее сделалось рваным, прерывистым. Возбуждение, или страх, или и то, и другое.

Он ждал.

Предвкушение. Лучший друг соблазнителя.

Или так он себя убеждал.

Он отпустил ленту и медленно, нежно развел в стороны складки ее халата.

И с трудом подавил стон восхищения. Под халатом она была совершенно голой, как он и предполагал.

Он провел ладонями по ее талии, неторопливо пробежался кончиками пальцев по ребрам, ощутил, как дернулся ее живот. Она дрожала. Жарко, прерывисто дышала на обнаженный участок шеи у распахнутого ворота. Ее кожа была шелковистым чудом. Он провел ладонями по ее животу, услышал едва слышное, беспомощное «О!», понял, что восхитительные ощущения пронизывают ее насквозь. Он наслаждался до неприличия дивным удовольствием понимать, что он наверняка первый мужчина, который вот так ее трогает.

Он должен остановиться. Должен остановиться. Это безумие.

Он чувствовал, как кровь в жилах распаляется и густеет, словно Тэнзи – это наркотик или очень крепкое спиртное. Он обхватил ладонями ее груди, пышные, шелковые, и это заставило его застонать. Теперь он слышал собственное дыхание, в ушах шумело. Она снова на мгновение перестала дышать, словно споткнулась, и тогда Йен втянул в себя воздух и погладил ее груди.

Голова ее от удовольствия запрокинулась.

Он неторопливо потер соски большими пальцами. Они уже превратились в твердые бугорки.

Тэнзи выгнулась дугой под его прикосновением, словно в нее ударила молния.

Он сделал это еще раз. Сильнее. Ему хотелось втянуть их в рот.

Как быстро все происходит.

– Йен, – прошептала она. С испугом, с томлением, с мольбой. – Это…

– Знаю, – ответил он. – Я так много всего знаю, Тэнзи. Так много всего о тебе и о том, что ты чувствуешь и чего хочешь…

Он наклонился и легонько, едва ощутимо провел языком по соску.

И тут же понял, что играет в рулетку с собственным желанием. Нужно отступить, пока окончательно не завяз. Просто дать ей изведать наслаждение и можно уходить. В конце концов, именно он всегда оставлял женщин. Как актер, верный превосходному сценарию, он всегда точно знал, когда это нужно сделать. Самосохранение – это инстинкт.

Так почему же он, в таком случае, сказал: