Белые трюфели зимой - Н. Келби

— А я всегда разбиваю яйца о край миски.

— И повариха ты никудышная. Но, поскольку сегодня готовлю я, ты будешь делать все так, как я считаю нужным.

Сабина осторожно стукнула по яйцу, и когда на нем появилась трещина, аккуратно разломила скорлупу и вылила яйцо в миску. Желток остался целым.

— Ну вот, наука и немного поэзии.

— Или попросту везения.

— Просто везению на кухне не место. Самое главное — это наука. Всегда наука.

Одно за другим Сабина брала из корзины коричневые яйца, легким ударом разбивала над столом скорлупу и осторожно ее разламывала над миской, а содержимое миски аккуратно выливала в одну из форм. Все желтки были целы — такие кругленькие, толстенькие лепешечки.

Работая, Сабина слышала, как в столовой постепенно собирается вся огромная семья. От полдневной жары и зажженной духовки на кухне было нечем дышать; в доме тоже была гнетущая атмосфера. Взрослые злились друг на друга. Дети шумели и безобразничали.

— Интересно знать, куда подевалась эта глупая девица? — сказал кто-то.

— Наша хромоножка?

— Ну да, разве тут есть другая повариха?

— Наверное, опять на пристань сбежала. Видок у нее и впрямь такой, словно она морячкам себя продает.

— Да уж. Во всяком случае, готовить она совершенно не умеет.

Дельфину очень удивило, что Сабина покраснела, услышав подобные высказывания. Возможно, эта девушка все же не настолько похожа на Сару, как ей, Дельфине, казалось.

— Яйца готовы, мадам, можно жарить.

Сабина продемонстрировала старухе все три формы. Сырые желтки выглядели замечательно: пышные и ярко-желтые, цвета ноготков. Яйца действительно оказались очень свежие.

— Налей на каждый желток столовую ложку сливок и сунь в духовку. А потом посыпь тертым трюфелем.

— Как насчет сыра?

— В это кушанье сыр не входит.

— Но у нас есть грюйер, отличный швейцарский сыр. И кусок вполне приличный, хватит, чтобы посыпать. Грюйер придаст блюду ореховый вкус. По-моему, это очень даже неплохо.

— Да, молодец. Ты явно учишься. Сейчас ты говорила, как настоящий шеф-повар. Браво. Значит, швейцарский сыр. И запекай совсем недолго. А потом сразу посыпь тертым трюфелем.

Сабина добавила сливки, потерла сыр и осторожно сунула формы с яичницей в духовку.

Яйца, сливки, масло, сыр — аромат кушанья быстро достиг столовой. Семейство притихло.

Сабина с Дельфиной услышали, как наверху старик отодвинул от письменного стола свое рабочее кресло и двинулся к двери. Заскрипели доски пола, и Эскофье, едва ступив на верхнюю ступеньку черной лестницы, крикнул:

— Сабина! Сколько раз тебе говорить, что яичница — это оскорбление для настоящего повара? Запах масла по всему дому разносится! Яичница предназначена для семейной трапезы, когда один член семьи готовит для другого. Еда тоже требует соблюдения определенного этикета…

— Я, пожалуй, принесу из погреба вино, — сказала Сабина. — Шампанское? Или, может, красное?

— Божоле, — сказала Дельфина, но девушка уже бежала по лестнице вниз и на ходу крикнула:

— Лучше шампанское!

— Да, пожалуй.

Когда Эскофье вошел и увидел лежащую посреди кухни Дельфину, он прямо-таки остолбенел.

— Эта яичница твоих рук дело?

— Это мой тебе подарок.

— Тебе бы следовало в постели лежать.

— Мне бы следовало стать бессмертной.

— Мадам, сколько раз еще мы будем это обсуждать?

Ах, эта странная алхимия супружеской любви! Странная смесь страсти, предательства, ярости, доброты и дружбы — все это сейчас предстало перед ними в чистом виде. А Сабина стояла в дверях и смотрела на стариков.

Яйца максимум через две минуты нужно было вытащить из духовки, иначе все пропало.

— Это невозможно! — сказал Эскофье.

— А почему тебе никогда не казалось невозможным назвать какое-то блюдо в честь императора?

— Мадам Эскофье! Это же совсем другое дело!

— Ты посвящал ему одно кушанье за другим, ему и Германии, и вот теперь снова война с немцами. Надо было тебе все-таки его отравить, пока у тебя была такая возможность!

Пора было посыпать яичницу тертыми трюфелями. Сабина чувствовала, что яйца и так уже перестояли в духовке.

— Я принесла и божоле, и шампанское!

С занятыми руками — бочонок божоле и две бутылки шампанского — Сабина прохромала через всю кухню, но эти двое на нее даже не взглянули. Она быстро вымыла руки, вытерла их о фартук и открыла духовку. Яйца только-только начали запекаться, и сырная корочка приятно зарумянилась. Она вытащила формы, посыпала яичницу тертыми трюфелями и снова сунула в теплую духовку. Пусть пока хлеб допечется. Еще минутки две, не больше.

— Я сейчас подаю завтрак.

— Вот и прекрасно, — сказал Эскофье.

Он подергал себя за ухо и тяжко вздохнул. Глаза старика смотрели печально: казалось, его терзает ощущение глубочайшей утраты, обрушившейся на него всей своей невыносимой тяжестью.

У Сабины просто сил не было смотреть на него, да и яичница в духовке из золотистой уже начинала становиться коричневой, цвета старого дерева.

— Яйца, месье.

— Хорошо, Сабина, подавай, — распорядился Эскофье.

Она быстро поставила горячий хлеб и формы с яичницей на тяжелый серебряный поднос и потащила в столовую.

— Это от мадам! — объявила она. Жермена и Жанна разразились слезами и обнялись так, словно были родными сестрами, а не снохой и золовкой. Сабина быстро поставила поднос с едой на сервировочный столик, и тут дверь на кухню открылась.

— Папа!

— Еще есть вино, — как ни в чем не бывало сказал Эскофье, держа в руках бочонок с божоле. Он быстро перелил вино в графин, повесив на руку белую льняную салфетку, как настоящий сомелье. — Вот, пожалуйста. Кушайте на здоровье. Еду всегда следует подавать с пылу с жару — для обоняния это приятней всего. Если еда остыла, то все удовольствие достается языку, хотя на самом деле это инструмент довольно-таки тупой. Ешьте, пока можете чувствовать носом, как это восхитительно пахнет.

— Я привезу мадам, — сказала Сабина.

Эскофье поймал ее за руку.

— Не надо. Я уже позвал сиделку. Пусть ее отнесут наверх.

— Но она…

— Яичница, Сабина. Яичница остывает. Подавай.

Сабина ложкой аккуратно разложила яичницу по тарелкам. Эскофье наливал вино с таким видом, словно находился не дома, а в «Савое». Предварительно протирая кромку каждого бокала.

— Кстати, вино отличного урожая, — сказал он, поднимая бокал и глядя на свет. — На прошлой неделе собирали, по-моему. — И все засмеялись. — Я понимаю, это очень старая шутка, но ведь и сам я очень старый.