Зимний пейзаж с покойником - Светлана Гончаренко

– Нет, вы. Хотите, расскажу, как все было? Вы с господином Еськовым посреди вечеринки уединились в спальне (не знаю, под каким предлогом вы его туда заманили). А до того вы взяли пистолет из коллекции. Вы же здесь не раз бывали и прекрасно знали, где лежит ключ от шкафа. Знали ведь?

– Допустим, – согласилась Люба.

– Поднялись наверх якобы попудриться, взяли ключ, открыли ящик и завладели пистолетом. Наверное, вы и раньше из него стреляли? Вы спрятали пистолет в спальне, скажем, под подушку, и отправились за Еськовым. Вдвоем вы немного порезвились на кровати. Затем вы пустили Еськову пулю в лоб. Гремели петарды, никто ничего не понял и не заметил.

– Ненавижу шум! Сашка ужасный дурак, – заметила Люба. – Родители оба умные, а он дурак. Природа на нем отдыхает.

– Затем вы попробовали инсценировать самоубийство, – продолжил Самоваров. – Вы вытерли пистолет, приложили его к руке жертвы и бросили рядом. Все это полнейшая туфта, дилетантщина.

Люба, кажется, обиделась:

– Почему?

– Когда человек крепко держит предмет, отпечатки выглядят совсем не так вяло и смазанно, как у вас получилось. Но похоже, вы собой остались довольны и спустились в столовую. Ключ от ящика с пистолетами вы зачем-то сунули в вазу.

– Какую еще вазу?

– Ту, что в малой гостиной, с хризантемами. Наверное, вы хотели запутать следствие? Это была очередная ваша глупость. Ключ в вазе – как это по-женски!

– Что, и ключ уже нашли? – удивилась Люба. – Ах, я не то хотела сказать… Не брала я никакого ключа. Это все делишки Лундышева. Я ничего не знаю!

– Вы думали, вам все сойдет с рук, а обстоятельства вам благоприятствуют. Только вышло все наоборот. Вы задумали и совершили злое и глупое преступление.

– А доказательств-то все равно нет! – повторила Люба.

– С чего вы взяли? Их полно! Ключ и пистолет на экспертизе. Вряд ли на них вы смогли уничтожить все свои следы.

– А если смогла?

– После выстрела на ваших руках должны остаться следы.

– Нет на них следов и не было!

– Вы еще и перчатки надевали? Или воспользовались носовым платком? Тогда остается главное: вас видели.

– Кто?

Самоваров усмехнулся:

– Вы забыли задернуть шторы.

Некоторое время Люба обдумывала новое обстоятельство. Розовые огни неподвижно стояли в ее расширенных зрачках.

– Но в спальне шторы всегда закрыты, – наконец пролепетала она.

– Вы имеете в виду тюль? Такой тоненький тюль, в мелкую мушку? О, это очень коварная материя! Если вы внутри комнаты, где горит свет, тюль кажется непрозрачным, сплошным. Полная иллюзия, что вы закрыты и защищены. А что будет, если смотреть с другой стороны, из темноты? Оттуда тюль почти не виден. Он просто исчезает! Зато все, что за ним, – как на ладони. Этот эффект часто используют в театре, и Константин Сергеевич Станиславский…

– Боже мой, – прошептала Люба. – Боже мой! И майор все это знает?

– Про Станиславского? Конечно. А свидетелей нашел и опросил следователь Рюхин, которого тоже вы здесь видели.

– Тогда я ничего не понимаю!

Она все качала и качала головой, как старинный китайский болванчик. Сейчас таких болванчиков не встретишь, а раньше ставили их между оконных стекол в ватный сугроб, когда приходила зима…

Самоваров не удержался и спросил:

– Зачем вы это сделали, Люба? Как сделали, я знаю, но зачем?

Она перестала качать головой, посмотрела ему в лицо, но, кажется, ничего там не увидела.

– Странно… А я думала, вы не совсем конченый человек. Не дурак хотя бы, – разочарованно пропела она. – Так вы ничего не поняли? Я просто его любила.

В прошедшем времени.

Весна всегда приходит некстати. Так долго ждешь тепла! Так мерзнешь под дубленкой в тонкой кофточке, так мечтаешь о солнышке, когда сумеркам нет конца и весь день клонит в сон! Тоска, тоска, тоска… Но вот наконец свершилось – брызнуло, засияло, потекло. И что же? Голова идет кругом, и непонятно, радоваться или нет. Первым делом на носу, на привычных местах, выскакивают восемь коричневых веснушек, ежегодных и неистребимых. Мерзнуть больше не приходится, зато стоит прибавить шагу, и вдоль спины льет жаркий весенний пот. В сон клонит по-прежнему, да еще и слезы наворачиваются на солнце. Ох, нельзя же так сразу! Вот добавить бы еще три денька привычной мути и серости, чтобы как-то подготовиться к светопреставлению…

И в прошлом году март пришел как снег на голову. Он оказался буйным, солнечным до боли в глазах и самым теплым за последние черт знает сколько лет. О глобальном потеплении заговорили между собой даже дворники. Семнадцатого марта Любе Ажгирей стукнуло двадцать пять. Люба не любила ни весны, ни дней рождения, ни яркого света, ни громкой музыки. Свою вполне юбилейную дату она отпраздновала тихо, дома. Были только мама, папа и тетя.

Как всегда, очень скучно было сидеть за столом. Тетя, особа старого закала, то и дело заводила разговоры о женихах, о чьих-то свадьбах и о том, что Любочке «пора». «Я своя, вы не обидитесь, потому вилять не стану, а прямо скажу: пора! Куда еще тянуть?» – повторила она несколько раз.

Любины родители натужно улыбались и вздыхали, а Люба отмахивалась. Она-то знала, что двадцать пять – не предел, когда «пора», а самый лучший возраст для деловой девушки, которая делает карьеру. Очень хороший возраст! Уже знаешь все, что нужно, как свои пять пальцев, но при этом не выглядишь серым клочком мочала.

Любе повезло: она работала в знаменитой фирме «Сибмасло». Особо заметной там Люба не была, зато продвигалась по службе в очередь, ровно и без осечек. Для этого имелись у нее все данные: и профильный мясомолочный диплом, и способности к математике, и прохладный, не слишком обширный ум, и умеренный темперамент. Она не любила откровенничать, потому врагов у нее не было. Другие болтали, интриговали и сплетничали, а она улыбалась и помалкивала. Подруг, тем более в фирме, она не заводила.

Вот почему даже самые любопытные о ее личной жизни знали одно: жизнь эта работе не мешает.

Не мешает, однако существует! Люба Ажгирей была вполне нормальной девушкой. Она понимала, что мужчины нужны ей и для здоровья, и для психологического равновесия, и так, на всякий случай. После тридцати она планировала завести ребенка и, если получится, семью.

Пока же она, как и многие ее ровесницы из «Сибмасла», раза три начинала жить с разными молодыми людьми. Бойфренды попадались ей не очень видные, но без дурных привычек. Они исправно поселялись в Любиной квартире, завтракали за семейным столом и спали в Любиной постели. Иногда тетя приходила на них посмотреть и найти, что они не подарок, но вполне сойдут, если Люба не станет надевать слишком высоких каблуков.

Туфли на каблуках Любе ни разу выбрасывать не пришлось: бойфренды исчезали раньше, чем Любе приходила в голову мысль пожертвовать чем-то ради любви. Она сама понять не могла, почему мирное совместное житье всякий раз так быстро сходило на нет. Получалось это как-то само собой. Расставания проходили тихо, без сожалений. Чего жалеть? О свадьбах речи никогда не шло: бойфренды и сами жениться не собирались, и не были настолько хороши, чтобы Люба хотела в них вцепиться и любой ценой на себе женить. Даже тетя соглашалась, что Любе печалиться не о чем. Правда, она удивлялась, насколько разборчивы стали теперь женихи.