Слушай Луну - Майкл Морпурго

Снова взяв Альфи за руку, Люси переступила порог чумного барака и направилась прямиком к очагу, ведя его за собой. Она точно знала, куда идет. Девочка протянула руку к каминной полке и принялась шарить под ней, что-то нащупывая. Когда она обернулась, в руках у нее была фляга, самая обыкновенная фляга для воды. Она сунула своего плюшевого медведя Альфи, чтобы подержал. Потом открутила крышку, приложила флягу к губам и сделала несколько глотков.

– Wasser, – произнесла она, с улыбкой протягивая флягу Альфи. – Gut[15].

Атлантический океан. 8 мая 1915 года

«Wasser. Gut».

Сейчас, многие годы спустя, вспоминая эти слова и мое чудесное спасение, я точно так же не могу в это поверить, как и тогда. У меня было такое чувство, что все это сон, потому что происходящее не поддавалось никаким объяснениям, а сны, как мы знаем, объяснить нельзя. Я совсем не помнила и понятия не имела, каким образом очутилась на крышке рояля посреди океана с плюшевым медведем в руках. Все, что я знала, – это что я слышу слова и вижу вещи, которых не понимаю. Тогда я не понимала, что язык, на котором со мной говорят, – это немецкий, а гигантский черный китокорабль, всплывший из морских глубин неподалеку, – это на самом деле подводная лодка. Просто немецкого языка я не знала вообще и не имела ни малейшего представления о том, как выглядит подлодка.

Для меня и то и другое было частью какого-то странного смутного видения, сна наяву. Я решила, что, наверное, умираю, и, когда этот сон закончится, я буду мертва. Смерть больше не пугала меня. Наверное, я просто слишком замерзла, слишком устала, слишком измучилась. Я смирилась с тем, что неизбежного не избежать. Внутри меня зияла бесконечная пустота. Не было ни боли, ни страха. Я не чувствовала ничего, кроме холода.

Поэтому я не боролась и не сопротивлялась, пока меня несли на спасательный плот. Я не испытывала ни облегчения, ни радости при мысли о том, что я спасена. Я вообще не отдавала себе отчета в том, что со мной происходит, когда другие руки протянулись ко мне и подхватили меня. Они повезли меня по морю к своему китокораблю, и я, вскинув глаза, увидела что-то вроде обшитой железом башенки, возвышавшейся посередине корабля, и людей, сгрудившихся там. Они наклонялись и кричали что-то, обращаясь к нам.

На спасательном плоту было трое моряков, все до одного бородатые – я помню, что обратила на это внимание. Я сидела рядом с тем из них, который забрался на рояль и спас меня. Он обнимал меня за плечи и крепко прижимал к себе, постоянно со мной разговаривая. Судя по его ласковому голосу, он, видимо, пытался втолковать мне, что все в порядке, но я не понимала ни слова из того, что он говорил.

Два других матроса усердно гребли, изо всех сил налегая на весла; товарищи подбадривали их криками с китокорабля, который стремительно увеличивался в размерах по мере того, как мы к нему приближались. Тут я подумала, что была права и в самом деле умираю в своем сновидении, что это путешествие по воде и есть настоящее умирание. Где-то в памяти смутно маячила какая-то история, что вроде бы именно так это и происходит: тебя везут в лодке из одной жизни в другую, из одного мира в следующий.

Потом мы вплотную приблизились к китокораблю, и сильные руки подхватили меня, потащили сначала вверх по трапу, а потом внутрь той самой башенки. Все люди, окружавшие меня, были бледными и бородатыми, с запавшими глазами, точно призраки, но они не были ни печальными, ни пугающими, ни зловещими, как полагается привидениям. Большинство из них улыбались, а некоторые даже смеялись, глядя на меня. Они хватали меня холодными шершавыми руками, к тому же грязными, но это были самые настоящие руки – руки живых людей, а никак не призраков. И пахло от них, как от живых, – сыростью, дымом и мазутом. Это был запах живых людей. На них были длинные кожаные плащи, скользкие и мокрые на ощупь.

Лишь там, в башенке, в окружении этих мужчин, которые взирали на меня с крайним изумлением, я по-настоящему начала понимать, что, видимо, все еще нахожусь в мире живых, что это отнюдь не призраки, а я не умерла и умирать вовсе не собираюсь. Помню, мне тогда пришла в голову мысль, что, когда я очнусь от этого сна, я, вполне вероятно, буду точно так же жива, как и они. Впрочем, мне было все равно, жива я или мертва. Это перестало меня заботить.

Меня спускали по трапу в полутемное чрево китокорабля. Потом мой моряк, мой спаситель, крепко держа меня за плечо, повел меня по длинному коридору – больше похожему на тускло освещенный туннель, опутанный какими-то трубками, трубочками и проводами, – по обеим сторонам которого на койках и в гамаках лежали люди и смотрели на меня. В воздухе противно пахло отсыревшей одеждой, немытыми ногами и туалетом. А еще стоял густой дух мазута и гари. Со всех сторон меня окликали. По их тону, по их глазам я видела, что они приветствуют меня. Некоторые, когда я проходила мимо, шутили и смеялись. Но я понимала, что в этом нет ничего обидного, потому что они смеются не надо мной, а от радости, что я здесь, неожиданная гостья на их корабле, и они рады меня видеть. Словно они заворожены мной, заинтригованы. Мне, конечно, не нравилось, что все на меня таращатся, но я чувствовала, что они это просто из любопытства, что в их взглядах нет ни тени злого умысла.

Потом где-то впереди, вдалеке, там, в темном конце этого мрачного туннеля, вдруг заиграла музыка. Мелодия была мне не знакома, но это было не важно. Это была музыка, и чем ближе я подходила, тем громче она звучала. Граммофон, как выяснилось, скрывался в уголке, притиснутый к стальному корпусу китокорабля. Сталь была здесь повсюду, куда ни погляди, – над головой, под ногами, за паутиной трубок и трубочек. Некоторые мужчины подпевали в такт музыке, мурлыкали без слов или насвистывали. Проходя мимо них, я вдруг каким-то образом поняла, что все они поют для меня, что это их способ поприветствовать меня на борту их корабля. После этого мне уже не досаждали ни вонь, ни любопытные взгляды.

Мой моряк остановил меня, отодвинул какую-то занавеску и, положив руки мне на плечи, втолкнул в крохотную каморку, размером не больше шкафа, с узкой койкой и несколькими полками. Там с трудом можно было повернуться. Он сунул мне в руки одеяло и длинную рубаху и знаками велел переодеваться, а сам вышел и задернул за собой занавеску. Я вдруг почувствовала, что пол у меня под ногами задрожал. Потом я догадалась, что мы движемся, что весь корабль вокруг меня стучит и грохочет. За занавеской все так же играла музыка и пели матросы.

Я стащила с себя мокрую одежду и натянула рубаху, которая оказалась такой длинной и широкой, что повисла на мне, как палатка. И тут я с ужасом поняла, что больше не держу плюшевого медвежонка, что, видимо, я в какой-то момент выпустила его из руки, оставила на рояле, уронила в море или забыла на спасательном плоту, который привез меня на этот китокорабль.

Где-то, каким-то образом, я его потеряла. И никогда больше его не увижу. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой опустошенной и одинокой, как тогда, в тот момент. Я ничком легла на кровать, натянула на себя одеяло, уткнулась лицом в подушку и пожалела, что не умерла. А потом заснула, и сколько спала, я не знаю.