Сладкая жизнь - Александр Генис

При этом в самом Китае осталось не так уж много китайского. Даже Мао Цзэдуна я тут встретил всего дважды. Первый раз — огромный портрет на площади Тяньаньмынь. Второй — мумию в мавзолее (МАОЗОЛЕЕ, как сказал Бахчанян). И в том и в другом случае он был похож на доброго дедушку с бабьим лицом.

Наш гид никак не мог понять, зачем мне, иностранцу, по своей воле лезть в мавзолей. Но все же он меня туда провел, причем без очереди, которая растянулась на всю площадь. Толпа двигалась мимо хрустального саркофага в полном безмолвии. Охранники из китайской секретной службы выглядели как советские гебисты в голливудских боевиках. Все они носили габардиновые плащи и держали руки в карманах. Рядом с ними шла женщина с ребенком, который пытался вырваться от матери. Женщину тут же вывели из очереди. Не пытать, надеюсь. Первое, что я увидел, выйдя наружу, была многометровая вывеска «Kentucky Fried Chicken».

По мере продвижения с окраин Пекина к центру вы совершаете путешествие во времени. Внешний, самый поздний слой города состоит из вполне современных новостроек. Все это сооружено уже после «культурной революции», когда в Китае опять стали что-то строить помимо коммунизма. Но вот заканчиваются многоэтажные блочные дома, и вы оказываетесь в большой Рязани образца сороковых годов. Это память о временах песни «Москва — Пекин».

Сталинский тип архитектуры — главный в китайской столице. Эти громадные темно-серые коробки — машины для жилья — лишены каких-либо украшений. Они выстроились вдоль широчайших проспектов. Город напоминает советский военный поселок. Как будто его построили на пустом месте, в голой степи.

В определенном смысле так оно и было. В начале шестидесятых годов правительство решило снести старинные крепостные стены с их грандиозными сторожевыми башнями и воротами. На месте бывших укреплений проложили новые улицы пошире Садового кольца, так что перейти с одной стороны на другую — сложная и рискованная задача: светофоров почти нет, а велосипедисты ездят как и где хотят. На десять миллионов столичных жителей, включая стариков, младенцев и иностранцев, приходится шесть миллионов велосипедов.

Пекинские проспекты выполняют политическую функцию: по ним в праздники колонны трудящихся стекаются на самую большую в мире площадь — печально знаменитую Тяньаньмынь. В остальное время эти улицы превращаются в трубы, по которым сибирские ветры гонят въедливую белесую пыль.

Благодаря такой планировке Пекин прост, как таблица умножения. И примерно так же скучен. Для того чтобы его увидеть по-настоящему, нужно свернуть с главных улиц в тесные переулки, на которых еще сохранилась жизнь по-китайски. Впрочем, и она малопривлекательна на посторонний взгляд.

Китайская улица — это кварталы абсолютно одинаковых одноэтажных домов, повернутых к прохожему тылом. Внутрь квартала ведет тропинка, но заходить туда не очень-то удобно, как в чужую спальню. По сути, каждый квартал — это большая коммунальная квартира, нечто среднее между вороньей слободкой и курятником. Во дворе — один на всех сортир и водопроводная колонка. Здесь же кухни, то есть пятачки, где стоят жаровни с древесным углем, на которых хозяйка за несколько минут готовит обед. Тут трудно отграничить одно жилье от другого. Кровати стоят на виду, стен почти нет. Частная жизнь немыслима, да и нельзя отделить соседей от родственников. Все живут вместе, все про всех знают, и всем до всех есть дело. Между прочим, из-за этого в Китае небольшая преступность. Как ни странно, в этой коммунальной преисподней есть и свой уют, и своя теплота добрососедства. Общий дом, общие праздники, общие вечера у единственного на весь квартал телевизора. В районах новостроек с их комфортабельными, но отдельными квартирами, число самоубийств в три раза выше.

Настоящий Пекин и настоящий Китай начинаются только в самом центре — в императорском дворце. Знаменитый Запретный город — апофеоз геометрии, вершина социальной пирамиды. Центральный национальный символ, он обладает той величественностью Кремля, которой так не хватает Белому дому. Запретный город подавляет своими размерами, но монументальность его плоскостная. Она разворачивается в последовательности дворов, широких лестниц и приземистых дворцов. С любой точки вы видите правильную панораму. Здесь все подчинено параллельным прямым. Ни одна деталь не разрушает впечатления идеального равновесия. Каждая часть Запретного города отражается в другой своей точной копией, как будто вы бродите по лабиринту зеркал.

Пекинские дворцы — шедевр не столько архитектуры, сколько социальной философии. Этим Запретный город похож на египетские пирамиды: воплощенный принцип общественной гармонии. Однако и в этой холодной, абстрактной геометрии есть отдушина — императорский сад. В нем собраны специально привезенные с юга камни самых причудливых очертаний. Они служат противовесом тягостной симметрии. Сад — это заповедник природы, которая, в отличие от человека, не знает прямых линий. Китайцы, исповедующие суровые принципы общественной лестницы, оставили личности лазейку — ландшафт. Единственной достойной живописью здесь всегда полагали только пейзажную. Даже на деньгах в Китае изображены не Карл Маркс, не Мао и не трактор, а виды гор и озер.

Размах Запретного города никак не соответствует внутреннему убранству его дворцов. Сюда свезли все богатства последних китайских императоров, но сокровища эти кажутся убогими и безвкусными. Скорее лавка старьевщика, чем музей. Какие-то игрушки из драгоценных камней, часы с заводными куклами, вазы с пошлыми узорами, мебель с финтифлюшками, бесконечные драконы. Сама монархия в Китае стала к нашему веку уже игрушечной. Предпоследняя императрица Китая Ци Си деньги, отведенные на модернизацию военного флота, потратила на возведение роскошной летней резиденции. Единственный корабль, построенный ею, сделан из мрамора.

То, что я пережил, выйдя из самолета в Сингапуре, больше всего походило на эмоциональный удар в первый день эмиграции. Оказалось, что за несколько дней пребывания в Китае забываешь, что такое пышное, яркое и праздничное изобилие. Китай сер, Сингапур — разноцветен, шумен и баснословно богат.

Свою роль сыграла и тропическая природа (в сотне километров — экватор), которую вроде за деньги не купишь, а все же богатство сказалось и на ней. Весь остров — ботанический сад, где хороший садовник превращает джунгли в ухоженный парк. И еще — орхидеи. Они росли на каждой обочине, но попадались и в гостиничном туалете, и в коктейле, и даже в тарелке.

Впервые разглядев Сингапур из окна номера, расположенного где-то между тридцатым этажом и тучами, я вынужден был напомнить жене, что гордое имя ньюйоркцев не позволяет нам разевать рот — небоскребов и у нас хватает. И все же панорама поражает — город разворачивается вокруг гавани, как декорация в советском театре, ставившем пьесу из жизни Уолл-стрит. Что-то в Сингапуре есть от Манхэттена, но надо признать, что это очень чистый, прямо-таки вылизанный Манхэттен. Вскоре выяснилось, что за брошенный окурок можно угодить в тюрьму.

Сингапур — уникальное место, которое интересно не экзотикой — а сколько ее в одном названии! — а своей поразительной социальной системой. В этой крохотной стране — около трех миллионов жителей — построено нечто среднее между капиталистической и коммунистической утопией. Сингапур — демократическая республика с образцовой системой частного предпринимательства, но без ее пороков. Сингапурский порт — второй по важности в мире. Сюда ежегодно приезжают три с половиной миллиона туристов. Подавляющее большинство населения живет в роскошных многоэтажных домах, построенных государством. По острову ездят только новые машины. После десяти лет эксплуатации автомобиль следует менять, и государство ассигнует тысячу долларов на покупку нового. Ну и так далее.