Ангел Спартака - Андрей Валентинов

Римлянин один написал — из тех, кому убежать посчастливилось. Да, римлянин, варвары мы — и натура у нас рабская. А вы, благородные квириты, — собрание богов, сонм героев, пример для всех веков, всех народов.

Я правильно понимаю?

* * *

— Ты сегодня очень красивая, моя Папия!

— Я красивая, потому что ты рядом, мой Эномай. А еще потому, что я знаю: мы все сделали правильно. Мы не убийцы, мы — освободители, мы... Эномай, Эномай, мой Эномай!..

Антифон

Край свой родной от позорных цепей избавляя, покрылись

Прахом могильным они, но через то обрели

Доблести вечную славу. Пусть же в боях за свободу

Каждый, кто честен, готов, глядя на них, умереть.

Эллин Мнасалк написал, римлянин Гай перевел.

* * *

— Клавдий Глабр? Это который?

— Претор Гай Клавдий Пульхр Глабр — тот, что консула Лукулла.

Плечо Эномая легко коснулось моего. Коснулось, отодвинулось. Мол, так им всем, моя Папия! Поняла, кивнула неслышно. Так им всем, мой Эномай! Но вообще-то можно было и вслух да погромче. Неделю назад я уже сообщала об этом преторе, но только слушали вполуха. Слухи, девочка, приносишь, понимаешь, болтовню с рынка капуанского. И вот вам! А точнее — вот нам всем.

Дождались!

Вечер, серые скалы небо закрыли, от костра — жар и сухой треск. Неровный, покрытый камнями склон в желтой от жары траве. Совсем рядом — вершина Везувия, наша цитадель. Мы — чуть ниже, у самой Прихожей, через которую ведет единственная тропа наверх.

Вечер. Костер. Совет.

— Пять когорт?

— Пять. Пока.

Все привычно — и место, и люди. Почему-то Спартак собирает нас не на вершине, а именно тут, возле Прихожей. Может, потому, что вид отсюда хороший — пол-Кампании видать. Вот она, наша земля, в белесой предзакатной дымке — зелень пиний, желтые черепичные крыши. Если хорошо поискать, можно даже найти тот лес, на опушке которого мы сидели с моим Гаем.

Я молюсь за тебя почти каждый день, Не Тот Фламиний! Проклятым римским богам молюсь. Пиши стихи, переводи своих греков — только не геройствуй, не лезь в огонь. У меня так мало друзей!

Огонь, костер... Не вспоминай, не время!

— А Папия говорила!..

Говорила — на прошлом совете. Тогда сидели так же — мы с Эномаем рядом, лицом к обрыву, напротив нас Крикс и Каст, Ганник — чуть в стороне, как обычно в плащ легионерский завернувшись. Зачем, интересно? Теплынь июньская!

И Спартак.

Сидим тем же порядком, но сегодня у нас — гость. Тоже знакомый. В плаще — не легионерском, меховом, в шапке пастушьей, при бороде густой. Только что мы с ним обнимались, только что целовала я его в щеки щетинистые, чесноком пропахшие. Ох, как я рада снова видеть тебя, Публипор Апулиец! Вот и встретились!

— И что делать будем?

— Как что? Заскучали мы тут, жирком обросли!

— Вот и времечко приспело!

Говорят все — кроме нас со Спартаком. Мне пока сказать нечего, он... Он только поздоровался.

Странные у нас советы. Ведет их обычно Крикс: задачу ставит, вопросы задает, нас выслушивает. Спартак больше молчит и даже смотрит в сторону.

А выходит так, что решает все равно он!

* * *

— Не все разом. Говори, Каст!

Строг голос Крикса, не любит Носящий Браслет разнобоя. На совете порядок, словно в манипульном строю. Только по очереди, только по делу. Сразу видно — вождь!

...Крикса сразу видно, а вот Спартак все в сторонке, в сторонке. Интересно, отчего так?

— Говорить? Опять говорить? Бить надо — не говорить!..

Обычно Каст не горячится, но сегодня день особый. Целый год ждали. Дождались!

— ...И не здесь бить, не у Везувия, нечего римлян сюда подпускать. Давайте карту, покажу!

Карту-дорожник, между прочим, я привезла — настоящую, в три локтя длиной. Вот она, по траве стелется, словно покрывало.

— Погоди, Каст!

Кто это смеет порядок нарушать? Неужели Ганник. Конечно же, он! Встает, поправляет плащ легионерский, шеей дергает. Шагает к костру.

Говорит Ганник-вождь:

— Я прошу... Требую, чтобы сейчас же отсюда эту девку! Эту... внучку консула. Да! Я требую, чтобы римская лазутчица отсюда ушла. Не смотри на меня так, Эномай, и ты, Крикс, не смотри. Хотите с ней любезничать — ваше право, но здесь военный совет. Каждый из нас ворит не от себя — от имени наших бойцов. А от чьего имени говорит она? От имени римлян? Только не объясняйте мне, что бывают хорошие римляне!..

Плечо Эномая вновь рядом — и я вновь киваю. Ничего, мой белокурый, привыкла. Так почти каждый раз. Не верит мне Ганник! И не только мне.

Говорит Ганник-вождь:

— За что мы воюем? За Италию — или за Рим? За очень хороший Рим, который в великой милости пожалует нам цепь подлиннее и оловянную миску поглубже? И даже лаять разрешит — иногда? Что молчите? Что молчишь, Спартак?

Вначале думалось, что просто невзлюбил меня Ганник-вождь. Не показалась ему девочка, бывает. Потом поняла — в ином дело. Но что не показалась я ему — тоже верно.

Говорит Ганник-вождь:

— Неужели не видите? Это же все игра — игра проклятых римлян! Вчера кому-то на Капитолии понадобилось, чтобы вы бежали из школы и напугали народец в Кампании, сегодня нужно чтобы мы разбили Клавдия Глабра... Или не разбили? Папия, ты заодно не внучка консула Лукулла? Если мы тут костьми поляжем, его родич на этих выборах в консулы выйдет!..

Вот так. И самое страшное, что Ганник почти прав. Не внучка я Лукуллу, чтоб он в Шеол провалился, но есть еще сенатор Прим, и Квинт Серторий есть, и не только он.

Говорит Ганник-вождь:

— Пусть она уйдет. Да! Пусть эта римлянка уйдет! Немедленно. Сейчас!

Молчит Спартак, и все прочие молчат. Даже Эномай молчит — упросила я моего белокурого бога. Не станут его слушать — какой муж за жену не вступится?

Заныл болью палец. Кольцо — огонек белый, огонек Зеленый. Не сняла — забыла. Или не забыла? «Ты ведь замужем». Странно, Учитель в тот миг не смеялся, не улыбался даже. А если бы рассказала Эномаю о том, что он мне — нам! — предложил? Сто лет жизни, двадцать детей. Нет, и думать не хочется!

— Вы тут, господа хорошие, совсем одурели. Равно сенат какой, прах вас побери! Папию не знаете? Так я знаю. Кто вас, героев, из Капуи вывел? А оружие откуда? А про Глабра этого кто первым рассказал? Она, значит, римлянка? Тогда я вообще — Сулла. Да вы!..

Все молчат, Публипор не молчит. Не бывал пастух апулийский на наших посиделках, не привык еще. И обидно ему — вместе мы с ним, вождем пастушьим, дела наши вершим, хоть и видимся редко.