Человек, который ненавидел Маринину - Ирина Волкова

— Кретин, — с нажимом произнес Гоша, бледнея при упоминании о завещании. — Ты настоящий кретин!

* * *

Вернувшись домой, Крестовоздвиженский пребывал почти на грани нервного срыва. Он одновременно восхищался своим собственным мужеством и внутренне содрогался, представляя себя в качестве подсадной утки, за которой будут охотиться и спецслужбы, и мафия, и еще бог знает кто.

Когда чересчур живое Гошино воображение нарисовало ему картину собственных похорон с рыдающими от горя родственниками и коллегами по работе, на его глаза навернулись слезы. Что ж! Он умер как герой, и он это заслужил. Гоша представил, как одетая в обтягивающее черное платье Оленька Кузина с протяжным стоном бросится на гроб, покрывая поцелуями его холодное чело. Теперь, когда его не стало, она наконец поймет, что этот скромный молодой милиционер на самом деле был единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила.

Оленька! Как же он об этом не подумал! Возможно, завтра его не станет, и он умрет, даже не попрощавшись с ней и не успев сказать ей, как сильно он ее любит. Гоша вскочил, опрокинув стул, и бросился к телефону.

— Ты с ума сошел! — недовольно сказала Оля. — Ты только посмотри, который час! К тому же мне нужно подготовиться к завтрашнему судебному заседанию.

— Это очень важно! — взволнованно произнес Крестовоздвиженский. — Ты даже не представляешь, насколько это важно!

Истерические нотки, звучавшие в его голосе, убедили Олю больше, чем слова.

— Это связано с делом Будановой? — спросила она.

— Скорее с делом Вермеева. Я все тебе объясню при встрече. Мы можем встретиться прямо сейчас?

— Ладно, только недолго, — со вздохом согласилась Оля.

* * *

Додик Дацаев резким движением снял наушники и схватился за сотовый телефон, набирая номер.

— Выходит! — произнес он.

* * *

С тех пор, как Аглая Тихомировна до смерти напугала Гошу в подъезде, каждый раз, входя в лифт или выходя из него, Крестовоздвиженский рефлекторно испытывал смутное беспокойство.

Лифт остановился на первом этаже. Гоша ощутил предательский холодок в животе и, сказав самому себе, что ему нечего бояться, отважно шагнул в темноту. Лампочка в плафоне, как и следовало ожидать, продолжала отсутствовать.

На этот раз он даже не успел закричать. На него навалились сразу несколько человек. На самом деле их было трое, но Гоше показалось, что как минимум пятьдесят. Один из нападавших заломил Гоше руки за спину, другой зажал ему рот сложенной в несколько раз тряпкой. Крестовоздвиженского подхватили за руки и за ноги и заволокли в расположенную под лестницей подвальную дверь. Вся операция заняла не более двадцати секунд.

Еще полминуты — и милиционер, поскуливая от ужаса, лежал лицом вниз на грязном бетонном полу с кляпом во рту, наволочкой на голове, руками, стянутыми за спиной наручниками, а неизвестные злодеи тем временем срывали с него ботинки и штаны.

Гоша замычал и задергался.

— Замры, каз-зел! — услышал он зловещий голос с утрированным грузинским акцентом. — Ты, каз-зел, Сулыко замачыл?

"Какую Сулико? Не мочил я никаких Сулико! Вы ошиблись! Вы не того взяли!” — хотел заорать Крестовоздвиженский, но сквозь кляп пробился только невразумительный стон, в котором в равных пропорциях сочетались жалоба и возмущение.

— Тэпэрь мы и тэбя замочым! — грозно пообещал неизвестный грузин.

В ноздри Гоши ударил запах то ли ацетона, то ли еще какого-то растворителя.

"Они собираются облить меня растворителем и поджечь!” — горестно подумал Гоша и снова отчаянно замычал, безуспешно пытаясь объяснить, что он не тот, за кого они его принимают. Сообразив, что он больше никогда не увидит ни Оленьку Кузину, ни какую-либо другую красивую девушку, милиционер почувствовал на своих щеках предательскую влагу.

"Какая глупая смерть!” — подумал он.

Слезы мешались с пылью, покрывающей пол, разрисовывали его лицо причудливыми, как пятна Роршаха, узорами.

— А ты увэрэн, что это он замочыл Сулыко? — поинтересовался другой голос.

Крестовоздвиженский отчаянно задергался, пытаясь втолковать им, что он ни в чем не виноват. В его душе затеплилась надежда.

— Вродэ он. Надежда погасла.

— Илы нэ он? Уж больно мэлковат с выду. Надежда вновь расправила крылья.

— Нэ он это, — уверенно сказал второй бандит. Гоша готов был расцеловать его за эти слова.

— Он, нэ он — какая тэбэ разница! Сулыко-то вэдь на кладбище чэрвя зэмляного кормит!

— Зачэм лышний раз руки марать! — подал голос третий грузин. — Аставым его здэсь, и дэло с концом!

Крестовоздвиженский закивал головой, целиком и полностью поддерживая это предложение.

— Эй, ты! Лэжы и нэ рыпайся! Дасчитаешь да ста — тагда вставай, — смилостивился первый голос.

В замках наручников щелкнул ключик, послышались удаляющиеся шаги, скрипнула подвальная дверь, хлопнула дверь подъезда, а затем наступила тишина.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — вытащив кляп изо рта, дрожащими губами бормотал Гоша.

* * *

— Гдэ жэ ты, моя Сулыко? — кривляясь, пропел Зорик Гиреев.

— Здорово мы под грузин сканали, — усмехнулся Эхтибар Бейсеев. — Этот мент чуть в штаны не наложил.

— А ты уверен, что хорошо вставил микрофон? Он не вывалится? Все-таки в подвале темновато было, да и делали все наспех, — спросил Гарик Мусаев.

— Все в ажуре, — усмехнулся Эхтибар. — Я бы такую работу и в полной темноте за полминуты провернул. Оторвал от пятки стельку в ботинке, вырезал небольшое углубление, вклеил в него “жучок”, небольшую прокладку и снова подклеил стельку. Этот клей моментально схватывает — не оторвешь.

— А запах? — обеспокоенно произнес Зорик. — Что, если он почуял запах клея?

— Ерунда! — махнул рукой Эхтибар. — Даже если и почуял, то не обратил на это внимания. Стал бы ты на его месте обращать внимание на запахи?

— Не стал бы! — согласился Зорик.

* * *

Все еще дрожащий от ужаса Гоша нащупал в темноте свои брюки и ботинки. К его удивлению, бандиты оставили ему пистолет и кошелек. Впрочем, покушаться на его кошелек особого смысла не имело, а вот пистолет…

"Интересно, кто эта Сулико, которую замочили? — думал Крестовоздвиженский, непослушными руками натягивая штаны. — Возлюбленная одного из нападавших? Кто ее замочил и за что? Интересно, что бы я сделал, если бы кто-нибудь убил Оленьку? Тоже попытался бы отомстить? Интересно, смог бы я собственными руками разделаться с убийцей?”

Гоша взял ботинок, и в ноздри снова ударил запах растворителя, но милиционер, занятый мыслями о Сулико, Оленьке и мести, не обратил на Него внимания.