Человек, который ненавидел Маринину - Ирина Волкова

— Я не могу, — покачал головой Гоша. — Я понимаю, что в твоих словах есть резон, но я не могу последовать твоему совету. — Почему?

— Не знаю. Возможно, я просто не хочу сдаваться. Это было бы не правильно. Это было бы все равно что предать самого себя, свои идеалы.

— Дурак, — сказала Оля.

— Дурак, — согласился с Кузиной Тофик Магомаев, заинтересованно прислушивающийся к беседе Гоши и Оли. — Понятия не имел, что в милиции еще остались такие кретины.

— Во-первых, дуракам везет, — заметил Додик Дацаев, — а во-вторых, тебе это только на руку. Действуя с подобным рвением, этот играющий в героя мент рано или поздно выйдет на киллера, тут-то мы и преподнесем убийцу на блюдечке Аглае Тихомировне.

— А ты слышал — они собираются шантажировать генерала ФСБ, — задумчиво произнес Тофик. — Похоже, у них там есть какие-то весьма пикантные фотографии.

— А вот это действительно ценная информация, — затягиваясь сигаретой, глубокомысленно кивнул Додик.

Генерал ФСБ Петр Ильич Елагин сладострастно застонал и зажмурился от удовольствия.

"Нет, пора с этим завязывать, — подумал он. — Когда-нибудь все это плохо кончится. Я уже не мальчик, надо и о здоровье подумать. Надо научиться контролировать себя. Это как наркомания. Тебе кажется, что все находится под контролем, что в любой момент ты можешь остановиться, а потом ломка, передозировка — и ты труп”.

Генерал сглотнул слюну, открыл глаза и попытался отвести взгляд от искушающего его объекта в надежде, что он исчезнет и все разрешится само собой. Однако объект не исчезал и, даже будучи вне поля зрения, продолжал настойчиво испускать запахи, от которых у генерала, совсем как у Каменской при виде Соловьева, опускались руки и мутилось в голове. Петр Ильич сделал усилие и отвернулся.

— Ну что же ты, пупсик! Совсем ничего не ешь. Так недолго и дистрофиком стать, — послышался мягкий и обволакивающий, как патока, голос его жены Агриппины Тимофеевны, молодящейся платиновой блондинки, мирной и рыхлой, как дрожжевое тесто, и пухлой, как рождественская индейка.

Раздираемый противоречивыми чувствами, генерал тяжело вздохнул и, повернув голову, отважно посмотрел на врага в виде свежеиспеченных пирогов с осетриной, щедро сдобренных черной икрой.

— Ну нельзя же так, Грушенька, — с укором произнес он. — Кто же ест на завтрак пироги с осетриной? Это ведь сплошной холестерин. Я уже и так в форменные брюки не влезаю.

— Ну что ты, пупсик! Тебе же всегда нравились пирожки с осетринкой. Ты ведь не буржуй английский, чтобы на завтрак овсянку с чаем лопать или какой-нибудь там завалящий тост с повидлом, как английские недоумки из МИ-5. Это капиталисты пусть худеют. А ты русский генерал. За тобой разведки всего мира следят. Что ж тебе, голодом себя морить? Пусть они у себя в ЦРУ знают, что генерал Елагин по утрам осетринкой балуется. Ну, хочешь, я тебя с ложечки покормлю? За папу, за маму, за Россию, за президента, за ФСБ, за твою Грушеньку…

Генерал снова тяжело вздохнул.

— Ладно, давай свои пироги. Только, чур, в последний раз. С завтрашнего дня сажусь на диету и начинаю следить за весом.

— Вот и хорошо, — проворковала Агриппина Тимофеевна, усмехаясь про себя. Генерал обещал сесть на диету уже девятьсот восемьдесят пять раз за последние десять лет. — Представь, что это не пироги, а вражеские шпионы, которых надо уничтожить. Никакой пощады врагу!

— Смерть шпионам! — бодро провозгласил Петр Ильич, занося над пирогом нож и вилку. Решение завтра сесть на диету избавило его от угрызений совести по поводу пищевых излишеств. Это ведь в последний раз! Генерал потянул носом воздух, вдыхая умопомрачительный запах, и снова блаженно застонал в предвкушении мгновений восторга.

В этот момент совершенно некстати зазвонил телефон.

— Это тебя! — крикнула Грушенька.

— Кто? — недовольно поинтересовался Петр Ильич. Он не выносил, когда его прерывали во время трапезы.

— Не знаю. Он не говорит. Но настаивает, что это крайне важно.

— Вот ведь паразиты! — выругался генерал, с грохотом бросая на стол нож и вилку. — Позавтракать спокойно не дадут!.. Ну, что там еще? — рявкнул он в трубку.

— Речь идет о разврате и моральном разложении, — объяснил Петру Ильичу Гоша Крестовоздвиженский.

— Что? — озверел генерал, бросая тоскливый взор на остывающие пироги. — Это еще что за бред! Какой, к чертовой матери, разврат! Какое еще, едрена вошь, моральное разложение! Да кто вы такой?

— Неважно, кто я такой. И на вашем месте я бы так не орал, не дай бог жена услышит. Я имел в виду ваше моральное разложение.

— Это что, дурная шутка?

— Такими вещами не шутят. В моем распоряжении есть фотографии, весьма пикантные фотографии, на которых запечатлены вы и Алиса Дорошевич, художница-концептуалистка из галереи “Экстази”. Представьте себе, на Алисе ничего нет, ну просто совсем ничего, если, конечно, не считать родинок, да и вы почему-то без мундира. И знаете, чем вы там занимаетесь? Описать на словах или лучше послать вам снимочек на дом?

— Что вы хотите?

— Вряд ли об этом стоит говорить по вашему домашнему телефону. У вас есть номер, который не прослушивается?

— Есть. Записывайте.

— Отлично. Я с вами свяжусь.

— Когда?

В трубке раздались короткие гудки.

— Кто это был? — подозрительно спросила Агриппина Тимофеевна. — О каком разврате и моральном разложении он говорил?

— Да так, — досадливо махнул рукой генерал. — Это по поводу одного из наших сотрудников. Вот ведь кобель! Женат, а связался с секретаршей.

Агриппина Тимофеевна неодобрительно поджала губы.

— Что же это творится с людьми! Где ж это видано, чтобы при живой жене и на сторону бегать! Слава богу, ты у меня не такой. А жене-то его каково! Даже не представляю, что бы я сделала, если бы ты на сторону пошел. Руки бы на себя наложила!

— Ну что ты, Грушенька! — сказал генерал, обнимая жену. — Ты же меня знаешь. Я человек строгих принципов. К тому же ты у меня единственная и неповторимая. Да и стар я уже на сторону ходить.

— Скушай пирожков, пупсик, а то они, того и гляди, совсем остынут. Отвлекли тебя так некстати со всеми этими дурацкими разговорами.

— Да в задницу твои пироги! — Генерал грохнул кулаком по столу, давая выход приближающемуся к точке кипения раздражению. — На диете я, поняла? На диете!

Схватив портфель и сотовый телефон с карточкой, Петр Ильич выскочил из квартиры, с шумом захлопнув дверь прямо перед носом оторопевшей от неожиданности жены.

* * *

Гоша Крестовоздвиженский вынул сотовый телефон из пластикового пакетика, в который он его засунул, чтобы исказить голос, и с облегчением вытер пот со лба.

— Ну вот я и стал шантажистом, — констатировал он. — Когда будем снова звонить Елагину по “чистому” номеру?