Хафиз и пленница султана - Самид Агаев

– Говори, кто тебя послал, по чьему поручению ты действовал?

– Уважаемый, ты опережаешь события. Ты еще не доказал, что это именно я подделал бумаги. То есть ты не доказал действия, а уже переходишь к побудительным причинам.

– Больно грамотный ты, как я погляжу, – удивился дознаватель. – Откуда ты такой умный взялся?

– Из Байлакана, я говорил уже.

– А почему же ты оказался на Табризской дороге?

– А разве это запрещено?

– Нет.

– Ну?

– Что ну?

– Вопрос исчерпан.

– Это ты так думаешь, – заявил дознаватель. – Ничего, сейчас ты по-другому заговоришь. Тебя еще не били палками по пяткам.

Он подошел к двери и крикнул:

– Эй, позовите феллаха.

– Предупреждаю, – сказал Али, – Согласно «Своду правил содержания людей в тюрьмах», заключенный не может быть подвержен телесному наказанию по одному лишь подозрению, а только по решению суда, если вина его окажется доказана. Такой образ действий противоречит закону. Посланник Аллаха[109] не привлекал людей к ответственности на основании одних лишь подозрений. А по факту моего избиения я подам жалобу имаму.

Дознаватель, не привыкший к подобной дерзости, с удивлением посмотрел на него и насмешливо спросил:

– Ты что, грозишь мне?

– Могу ли я грозить такому исполину, как ты? Тем более с цепями на руках.

– А если я прикажу снять цепи, что ты сделаешь? – глумясь, спросил дознаватель.

– Тогда я начну молитву, – заявил Али, – Сейчас ведь время намаза, не так ли? По свидетельству Абу Йусуфа, посланник Аллаха запретил содержать арестованных в цепях и препятствовать им в выполнении мусульманских молитвенных обрядов. Прикажи снять с меня цепи.

– Я дам тебе возможность совершить намаз, – сказал дознаватель. – Если ты скажешь, по чьему приказу ты действовал.

– Послушай, ты все время говоришь так, словно моя вина доказана. А я тебе еще раз заявляю, что недопустимо хватать и сажать в тюрьму людей по одному лишь высказанному другим человеком подозрению. По свидетельству Абу Ханифы[110], посланник Аллаха никогда не поступал так.

– Откуда ты взялся, такой грамотей?

– Я же говорил, из Байлакана.

– А что ты делал на табризской дороге?

– Ехал.

– В Марагу?

– Как догадался?

– Из Табриза?

– Да.

– Ну вот.

– Что вот?

– Ты сознался.

– В чем?

– В том, что ты выкрал документы.

– Мне твою логику не понять, – Али вздохнул. – Скажи хотя бы, что случилось из-за моего предполагаемого преступления?

– Вазир хорезмшаха послал в Марагу приказ о казни Шамс ад-Дина Туграи, а курьер привез приказ об освобождении.

– Ты азербайджанец? – вдруг спросил Али.

– Не твое собачье дело, – почувствовав подвох, сказал дознаватель.

– А может быть, ты курд?

– Отец твой курд.

– А может быть, бахтиар?

– Дядя твой бахтиар.

– Или туркмен, или лурд, или щахсеван[111], – продолжал Али, – Во всяком случае, ты не хорезмиец, верно?

С этим утверждением дознаватель согласился.

– Нет, я не хорезмиец, что с того?

– С этого то, что Шамс азербайджанец, и я не могу понять, почему ты так печешься об интересах хорезмийцев, который оккупировали нашу страну. Ты что, не патриот?

– Отец твой патриот, – огрызнулся дознаватель.

– Да, мой отец патриот, потому он теперь на небесах, погиб, защищая Байлакан.

А я, между прочим, участвовал в обороне Табриза. А ты сидишь здесь, откормленный боров и допрашиваешь меня в интересах хорезмийцев. Льешь воду на их мельницу.

На дознавателя упреки не подействовали.

– Ты мне здесь демагогией не занимайся, – рявкнул он. – Я выполняю свои обязанности, приказы начальства.

– А если они преступны? Ты об этом подумал?

– Ну ладно, – рассвирепел дознаватель, – Сейчас ты у меня по-другому заговоришь.

Он позвал подручных, которые, явившись на зов, повалили Али на пол и зажали его ноги в тиски. Один из них схватил палку и принялся бить Али по голым ступням. Али завопил, что было сил, и тут же лишился чувств, но, теряя сознание, успел услышать чей-то начальственный голос: «Прекратить!»

Очнулся он оттого, что ему на голову лили холодную воду. Приходя в себя, он как сквозь вату услышал короткий разговор подручных.

– С виду крепок, а так слабый, только бить начали, а уже обморок.

– Ну не скажи, – возражал второй, – Это наш брат привычен к битью, а люди ученые они хлипкие, но упертые, помрет, а не сознается, дух силен, а тело нет.

– Хватит болтать, – оборвал их дознаватель. – Берите его под руки, волоките в камеру. Приказано его в Тебриз отправить. Вазир Шараф ал-Мулк желает сам с ним беседовать.

И уже обращаясь непосредственно к Али:

– Повезло тебе, умник, а то бы ты у меня живо заговорил.

На следующий день, Али отправили в Табриз с караваном, в сопровождении конвоира и полицейского чиновника. Вместе с рабами, которых купивший их работорговец перевозил для продажи. Несмотря на то, что экзекуция была прервана, тот десяток ударов, который обрушился на его ноги, сделал свое черное дело. Ступни распухли и кровоточили. Палачи, видно хорошо знали свое дело. Каждый шаг причинял ему боль. Али был единственным, кто шел пешком. Даже рабы, их было около десятка, ехали в телегах. Так как купец берег свое имущество, ему надо было, чтобы они в Табризе, на невольничьем рынке, выглядели здоровыми и полными сил, а человек, пройдя 10–12 фарсангов, не может быть продан дорого. До здоровья Али никому не было дела, но он даже желал себе боли, радовался ей, так как она уменьшала боль душевную. Он не мог спокойно думать о больной Йасмин, ожидающей его возвращения. Эта отправка в Табриз была подарком небес, первым шагом к его свободе. Руки его были скованы, ноги от цепей освободили, чтобы он мог идти. Рабы ехали на двух телегах и издевались над ним. Среди них были кипчаки, карлуки и уйгуры. Это больше всего удивляло Али, ему почему-то казалось, что именно у них он найдет сочувствие. Лишь один, казалось, смотрел на него с состраданием. Это был саклаб[112], русоволосый юноша атлетического телосложения. Когда Али, выбиваясь из сил, готов был упасть, он соскочил с телеги, поддержал его, а потом и вовсе подсадил его на свое место в телеге, а сам пошел пешком. Сбир, увидев это, закричал и согнал Али на землю. Передышка, пусть даже краткая, пошла на пользу. У Али словно открылось новое дыхание. Саклабу же сбир не позволил сесть в телегу, заставил идти рядом в наказание за доброту. Правда, ненадолго. Хозяин раба вступил в перепалку с полицейским и послал его подальше, посоветовав командовать у себя в тюрьме. Брань вскоре утихла. Саклаб примостился на телеге, ободряюще кивнув, Али. Тот благодарно улыбнулся в ответ.