Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев

То есть Набоков не просто осудил произошедшее, но и прямо обвинил в нем царскую власть, указывая на неравные политические, юридические и частные права еврейского населения. Публикация этой статьи в 1903 году была не просто поступком принципиального человека – это был очень смелый шаг, поскольку в те годы защита евреев была неочевидным делом даже для либеральных кругов. Защищая евреев, можно было нарваться на обвинения в том, что выступающий находится в «рабстве» у них. Кстати, отважный поступок совершил не только Набоков, но и тогдашние редакторы «Права» Владимир Гессен и Николай Лазаревский, опубликовавшие текст. Отнюдь не все руководители газет и журналов того времени были способны на это. Эта статья имела лишь незначительные последствия для властей и немалые для самого Набокова, по сути, распрощавшегося с мыслью (не будем говорить «мечтой») о работе в правительстве.

Три года спустя Набоков в Думе настоял на официальном расследовании участия армии и полиции в погромах в Белостоке и Вологде (о последнем известно очень мало, но он имел место – 1 мая 1906 года), в дальнейшем эти подозрения были подтверждены. Отдельно Набоков отчихвостил некоего ротмистра Пышкина, который отметился особо неблаговидным поведением при вологодских событиях (эта же фамилия – Пышкин – возникает в «Даре», когда Набоков-младший описывает некоего «отвратительно-маленького, почти портативного присяжного поверенного»).

И хотя глобально и это ни к чему не привело, российское еврейство отметило и оценило политическую и персональную отвагу В. Д. Набокова. Как писал «Руль» в статье о погребении Набокова[80], Союз русских евреев в Германии прислал на похороны венок с надписью «Благородному автору статьи “Кишиневская кровавая баня”, незабвенному В. Д. Набокову», – а меж тем после публикации к тому моменту прошло почти 19 лет.

Особое внимание Набоков уделял и делу Менделя Бейлиса – киевского еврея, обвиненного в убийстве 12-летнего Андрея Ющинского. Версию о ритуальном характере преступления поддерживали черносотенцы, крайне правые элементы общества и даже некоторые чиновники. Улики указывали на соседку мальчика, против Бейлиса не было фактически ничего, но следствие сделало главным подозреваемым именно его. Убийство произошло в марте 1911 года, процесс шел в течение октября 1913 года. Не в последнюю очередь благодаря широкому общественному (и международному!) резонансу Мендель Бейлис был оправдан и, отсидев больше двух лет в тюрьме, вышел на свободу (а через несколько месяцев и вообще уехал из России в Палестину).

В. Д. Набоков приехал на процесс в Киев вопреки сильной занятости. Он действовал как корреспондент газеты «Речь». Один из адвокатов Бейлиса, Оскар Грузенберг (единственный еврей среди защитников, его так часто и называли: «еврейский защитник»), рассказывал, что Набоков сетовал на обилие дел, но что-то подсказывало ему, что он должен отправиться в Киев. Набоков поехал в Киев не из симпатии к Бейлису, которого, естественно, не знал, а из ненависти к методам, к которым прибегала тогдашняя власть, к пресловутому «кровавому навету» – утверждениям, что некая группа людей совершает человеческие жертвоприношения (зачастую в виде убитых детей). И в соответствии со своими принципами правоведа и журналиста освещал процесс для «Речи». Трагикомический нюанс: за эти репортажи он даже был оштрафован! Никто так и не понял, за что именно.

А еще нередко публикуемые антисемитские карикатуры, где Набоков был непременным персонажем, выступая неким представителем еврейства…

Но не будем скрывать, что два раза Набоков все-таки позволил себе нечто не очень красивое: однажды он, описывая в «Большевистском перевороте» председателя петроградской ЧК Моисея Урицкого, упомянул его «наглую еврейскую физиономию», а в другой раз едко высказался в адрес большевика Юрия Стеклова, которого по рождению звали Овшием (Овсеем) Нахамкесом. Точнее, Набоков прошелся по его подлинной фамилии, написав во «Временном правительстве», что «как-то органически сочетались “нахал” и “хам”» (в то время как эта фамилия происходит от еврейского старинного, хотя и встречающегося сейчас женского имени Нехама, которое, в свою очередь, означает «жалеть» или «утешать»). Да, это не лучшие высказывания Владимира Дмитриевича: какими бы неприятными ни были Урицкий и Стеклов, их поведение к национальности не имело отношения. Но ни осуждать Набокова, ни искать ему оправдания мы не будем: он в этом не нуждается.

(В скобках заметим, что не все Набоковы поддерживали Владимира Дмитриевича: некоторые его братья и сестры считали защиту евреев и выступления против других неприятных особенностей тогдашнего общества прихотью русского дворянина, «забывшего царя». Мать же, Мария Фердинандовна, «бабка Корф», искренне не понимала, как ее сын Владимир, столь любивший жить хорошо и со вкусом, мог постоянно рисковать свободой и богатством, уйдя в оппозицию. Корф считала, что Владимира кто-то соблазнил перейти на темную сторону и отказаться от царской службы.)

Владимир-младший, безусловно, видевший, читавший и слышавший все вышеупомянутое, испытывал не меньшее отвращение к антисемитам и антисемитизму, однако выказывал это иначе. Впрочем, его эта проблема коснулась более чем овеществленно: он и его жена Вера Евсеевна, урожденная Слоним, живя в Берлине, сталкивались и с ксенофобией, и с антисемитизмом, и в итоге с прямой угрозой жизни.

Рассказывают, что уже после официального бойкота еврейских магазинов со стороны нацистов, весной 1933 года, Набоков со своим приятелем, как и он, по национальности не имеющим к евреям отношения (впрочем, уже в XXI веке выяснилось, что у какого-то дальнего-дальнего предка писателя по материнской линии, находящегося на линии прапрадеда, была еврейская кровь, но сам Набоков об этом не узнал), демонстративно заходили во все магазины, которые держали евреи и которые еще не закрылись, – вопреки солдатам в униформе, стоявшим у входа и формально ничего не делавшим, только внушавшим страх потенциальным покупателям.

Много позже, уже эмигрировав в США, Набоков с сыном Дмитрием и другом зашел в ресторан в Новой Англии, где неожиданно увидел в меню краткое уведомление: «Только для неевреев». Как рассказывал видный набоковед Альфред Аппель, писатель позвал официантку и спросил, что она сделала бы, если бы сейчас к ним явился бородатый мужчина с беременной женой и при этом они были бы оба предельно утомлены длительным путешествием. «О чем вы говорите?» – спросила официантка. «Об Иисусе Христе», – по легенде ответил Набоков громогласно, указав на скандальную надпись, и тут же увел всех из этого ресторана. «Мой сын мною очень гордился», – позднее замечал В. В. Набоков. Были и другие случаи, когда он не желал мириться с антиеврейскими высказываниями и был даже готов выгнать гостей из дома, если замечал за ними нечто подобное.