Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской

и Сильвестра как будто входят в явное противоречие с тем, что мы знаем об Иване Грозном из его писаний. «Грозный был одним из образованнейших людей своего времени», – писал Д.С. Лихачев, и в доказательство этого тезиса он пишет далее: «Грозный заказывал перевести Историю Тита Ливия, биографию цезарей Светония, кодекс Юстиниана. В его сочинениях встречается множество ссылок на произведения древней русской литературы. Он приводит наизусть библейские тексты, места из хронографов и из русских летописей, знал летописи польские и литовские. Он цитировал наизусть целыми „паремиями и посланиями“, как выразился о нем Курбский»[378]. Любопытное свидетельство, близкое к описываемому нами времени, оставил старец Артемий, который был близок к Ивану в начале 50-х гг. В своем послании молодому царю инок, наставляя Ивана на путь истинный, подчеркивал, что его адресат «измлада священныя писания умееши»[379]. Кстати, Б.Н. Флоря отмечал, что в ходе своей длившейся несколько недель поездки по обителям в 1545 г. Иван посетил едва ли не все заволжские скиты – оплоты нестяжательства, и этот перечень «мог бы навести нас на мысль, что уже в то время Ивана Васильевича глубоко интересовала внутренняя жизнь церкви и симпатии его принадлежали живущим в заволжских обителях „нестяжателям“, суровым аскетам, учившим, что церковь не должна обладать земельными владениями»[380]. Правда, далее сам историк ставит под сомнение такое предположение, отмечая, что здесь возможно и иное объяснение, но тем не менее подчеркнем это еще раз – религиозная экзальтация и искренняя вера уже тогда были одной из сторон противоречивой натуры Ивана Васильевича.

Возникает в этой связи закономерный вопрос, как сочетаются свидетельства Курбского и Артемия и кто был тем наставником, кто внушил Ивану почтение и уважение к книжному слову. Выше мы уже высказывали предположение, что, скорее всего, первым учителем юного Ивана был митрополит Даниил, однако, к сожалению, это наставничество длилось недолго – в 1539 г. митрополит был удален от двора и покинул митрополичью кафедру. Его преемник, митрополит Иоасаф, отношение к которому со стороны Ивана было, судя по положительной тональности известий о нем в Царственной книге[381], было хорошим, обладал большой библиотекой и, вероятно, в силу своего статуса и особых отношений с малолетним Иваном (как-никак, будучи игуменом Троицы, будущий митрополит, как мы писали прежде, провел обряд крещения будущего первого русского царя) продолжил начатое Даниилом. Ну а завершил формирование Ивана Васильевича как книжника и знатока книжной традиции, очевидно, митрополит Макарий, выдающийся, безо всякого преувеличения, деятель русской книжной культуры XVI в., при дворе которого, по словам Будовница, сложилась своеобразная «академия», «члены которой были погружены в различные научные и литературные занятия»[382]. Характер отношений между Иваном и Макарием и то уважение и почтение, которое испытывал молодой великий князь к почтенному старцу, косвенно свидетельствуют в пользу такого предположения. Другое дело, что порывистая, горячая натура Ивана Васильевича, его противоречивость позволяли ему, если так можно выразиться, быть единым в двух лицах. С одной стороны, он выступал прилежным учеником, алчущим истинного знания о сущем (о чем свидетельствует, к примеру, послание старца Артемия), а с другой – являлся типичным представителем «золотой молодежи», взбалмошным, избалованным и эгоистичным. Похоже, что в юности и в молодости Иван не знал меры ни в том, ни в другом, и вопрос был в том, чье влияние возобладает в конце концов – условно, «макарьевское» или же «боярское», «ласкательское».

Итак, подытожим наши наблюдения. Освободившись от опеки со стороны бояр (или, по крайней мере, конкретных личностей – таких, как братья Василий и Иван Шуйские), Иван Васильевич явно пустился во все тяжкие. «Ласкательское» влияние явно преобладало в его натуре в эти годы. Похоже, что рутинная деятельность на государском посту – необходимость участвовать в официальных церемониях, приемах послов, заседаниях думы, судить и рядить и пр., – явно его тяготили, и он при первой же возможности под благовидным предлогом старался уклониться от этих скучных и обременительных обязанностей и, находясь между ангелом и бесом, стремился дать выход переполнявшей его энергии и жажде деятельности. И бояре ему в этом потворствовали, рассчитывая использовать достигнутое таким образом расположение юного великого князя в своих корыстных целях. В самом деле, если государь собрался на богомолье, разве можно отказать ему в этом богоугодном деле? Вот и получается, что если раньше Иван отсутствовал в столице по неделе, то теперь он покидает ее на многие недели. Своеобразный рекорд в этом отношении он поставил в 1546 г., когда он отсутствовал в столице больше 200-х дней – без малого две трети года. А ведь это то самое время, когда, по утверждению Грозного, он уже начал «строити» свое царство!

Стоит ли говорить в таком случае о том, что юный государь реально взял бразды правления в свои руки? Очевидно, что нет, и прав был Б.Н. Флоря, когда писал, что «такое долгое отсутствие в Москве молодого великого князя говорит о том, что решение текущих государственных дел вполне осуществлялось без его участия»[383]. Страной по-прежнему управляет Боярская дума и дьяки с подьячими, те самые «новые верники», профессиональные администраторы и управленцы (бояре приходят и уходят, а дьяки и подьячие остаются и продолжают делать свою рутинную повседневную бумажную работу). Роль же самого монарха остается той же, что и в прежние времена, когда действовало пресловутое «боярское правление» – сугубо декоративная и представительская, точно такая же, как и в самом начале его правления, в далеком 1533 г., когда, согласно посольским книгам, трехлетний Иван впервые принимает и отпускает послов, отдает повеления, совещается с боярами и т. п., то есть формально исполняет функции усопшего Василия III. Вот уж действительно – Le Roi est mort, vive le Roi!

Впрочем, активное (такое складывается впечатление при чтении официальных летописей и посольских книг) участие Ивана Васильевича во внешнеполитических сношениях имело под собою веские основания. Все-таки, как-никак, но монарх олицетворял собою государство, и формально право решающего голоса оставалось за ним. Литовские паны рады могли прислать грамоту к Д.Ф. Бельскому и боярам, однако для принятия решения последние все равно должны были бить челом государю и просить его, к примеру, о продлении перемирия с Вильно. Представительство Русского государства во внешнеполитических отношениях являлось прерогативой исключительной, никто и ничто не мог и не могло отнять ее у него – ни бояре, даже самые могущественные, ни даже мать, которая в этих вопросах могла в лучшем случае довольствоваться статусом соправительницы. Другое дело, что формы общения взрослеющего государя с иностранными послами со временем менялись и становились все более и более «взрослыми» –