Парижские сестры - Фиона Валпи

И хотя он все-таки дрожал, ей удалось сказать:

– Я Клэр Мейнардье. Вивьен Жискар – моя подруга. Мы обе работаем швеями в Сен-Жермене. – Нужно придерживаться этих трех простых фраз. Больше она ничего не скажет.

Казалось, что время, словно волны на пляже, то накатывает, то отступает; она уже потеряла счет, сколько часов могло пройти. Минуты, когда они допрашивали ее, казались бесконечными. Но кто знает, сколько секунд, а то и дней, могли длиться провалы в ее памяти?

Боль то отступала, то вновь накатывала, терзая ее острыми зубами и ослепляя, пока она полностью не погружалась в темноту. Она невыносимо устала, но эти двое не давали ей спать, расспрашивали, уговаривали, кричали, пока у нее не закружилась голова. Но постоянно, пока она тонула в этом море боли и времени, она цеплялась за три фразы, которые неустанно повторяла:

– Меня зовут Клэр Мейнардье. Вивьен Жискар моя подруга. Мы швеи из Сен-Жермена. – Распухшими губами она снова и снова бормотала эти заклинания, пока, наконец, ее не поглотила темнота.

Придя в себя, Клэр обнаружила, что лежит в углу комнаты. Ее тело онемело от холода, который просачивался сквозь стены и голые доски пола позади и под ней, но, пока она медленно приходила в себя, онемение постепенно сменилось ощущением жжения в ногах. Скованность ее конечностей растворялась в пульсирующей боли, и, когда она попыталась сесть, острая резь пронзила ее грудную клетку.

Неуверенно она провела кончиком языка по потрескавшимся и опухшим губам и поморщилась. Потом на нее напала неудержимая дрожь.

Ее шерстяные чулки лежали в беспорядочной куче рядом с ней; она медленно села и начала натягивать их на окровавленные ноги, чтобы согреться. Какой день был сегодня? Сколько времени уже прошло? Где находилась Виви и что они с ней сделали? В голове все плыло, так что она улеглась на пол, свернув в калачик измученное тело и поджав руки к груди, чтобы им досталось хоть немного теплоты ее дыхания.

– Я Клэр Мейнардье, – прошептала она себе. – Вивьен Жискар – моя подруга.

Дверь открыла женщина в серой форме. Она безразлично взглянула на Клэр.

– Встань и обуйся, – сказала она. – Пора идти.

Клэр не двигалась, не в силах оторвать болевшие руки от той слабой теплоты, которая еще оставалась в ней. Они были по-прежнему прижаты к ее сердцу; она чувствовала, что кровь, хоть и слабо, но все еще пульсирует в ее теле.

Женщина подтолкнула ее носком ботинка.

– Вставай, – повторила она. – Или мне нужно кого-то просить, чтобы тебя поставили на ноги?

Тогда Клэр медленно, мучительно села. Женщина подтолкнула к ней туфли, и Клэр надела их, задыхаясь от вспышек жгучей боли, пока натягивала их на ноги. Хотя никто не вынул шнурков, завязать их она была не в силах. Ей удалось подняться со стула, а затем она двинулась вперед, следуя за женщиной к двери.

Каждый шаг вниз по лестнице вызывал все более сильную боль, которая пронзала ее ступни и икры, но она ухватилась за перила и начала упорно карабкаться вниз, твердо решив не проронить больше ни единой слезы. Наконец они достигли первого этажа, и женщина жестом предложила ей сесть на жесткую деревянную скамейку у одной из стен. Какое же это было счастье – опуститься на нее.

– Можно мне воды? – спросила она.

Не говоря ни слова, женщина принесла ей жестяную кружку, и Клэр сделала несколько глотков, чтобы хоть немного увлажнить пересохший рот и смыть отдающий железом привкус крови. Поскольку эта ее небольшая просьба была удовлетворена, Клэр позволила себе спросить:

– А моя сумка с одеждой? Вы вернете ее мне? – Но женщина только пожала плечами и отвернулась.

Сидя и ожидая, что произойдет дальше, она услышала, как две пары ног спускаются по лестнице. Мужчины держали носилки, и Клэр понадобилось несколько мгновений, чтобы понять: груда мокрых тряпок, лежавших на них, на самом деле была человеком. И когда она увидела прядь медных волос, свисающих с носилок, поняла, что это был за человек.

Покинув здание, где мою бабушку так жестоко пытали, я, наконец, перестаю плакать. Постепенно начинаю собираться с мыслями, отворачиваюсь от Тьерри и иду прочь. Понимаю я сейчас только одно: мне нужно оказаться, где угодно, только не здесь. Разве может мир выглядеть для меня добрым и спокойным местом, когда я знаю, на какую жестокость способен человек?

Мои ноги и сознание невольно влекут меня вперед, так что, когда внезапный вопль полицейской сирены разгоняет все движение вокруг, мою голову белым шумом наполняет вопль боли и гнева, отметая все прочее. Почти не думая, я бросаюсь бежать, объятая дикой паникой. Я с трудом вижу, не могу думать, не могу понять даже, куда я попала. Я словно тону в мерцающих синих огнях, и чувствую, что они жгут словно пламя. Я спотыкаюсь о край тротуара и слышу крик, визг автомобильных шин, потом – громкий гудок.

А затем Тьерри подхватывает меня и влечет обратно к безопасному тротуару; он поддерживает меня, а мои ноги, кажется, больше не повинуются мне.

Глубоко вздыхаю, потом смотрю ему в лицо и вижу страх, который скрывает недоумение. Его глаза смотрят на меня, словно вопрошая: что это за сумасшедшая? Кому могло прийти в голову броситься прямо в поток машин? Да она же просто истеричка!

Все это просматривается сквозь неуверенность, и я чувствую, как его прикосновения становятся осторожными, а не уверенными и обнадеживающими, как бывало раньше.

Вот так все рухнуло. Я обнаружила то, чего боялась больше всего на свете: я слишком надломлена морально, чтобы быть любимой. И сил для этого мне тоже не хватит. Быть может, Симона действительно была права: мне никогда не стоило пытаться разузнать, что же произошло с Клэр. Оставим правду и ложь на совести истории – мне же нужно было позволить вопросам оставаться без ответов. Раньше я со всем справлялась. Самостоятельно. Внезапно, с такой ясностью, что дух захватывает, я понимаю: темноту, которую я храню в себе, мне ни в коем случае не следует делить с Тьерри – тем, кто стоит рядом, неуверенно кладя на мою руку свою ладонь, рассчитывая, удержать меня, если я вдруг снова решу броситься на проезжую часть. Я слишком сильно переживаю за него.

– Пойдем, – говорит он. – У тебя, кажется, был просто ужасный шок. Давай найдем кафе, закажем английского чаю? – Он улыбается, пытаясь все исправить.

Я качаю головой.

– Прости, Тьерри, – говорю я. – Я не могу.

– Хорошо, тогда я отвезу тебя домой.

Но между нами определенно что-то изменилось. Что-то безвозвратно сломалось, и этого уже не восстановить. У двери в мою комнату он пытается поцеловать меня, но я отворачиваюсь, делая вид, что ищу ключи в сумке. И когда он прощается, я не могу встретиться с ним взглядом.

Я должна отпустить его.

Мадемуазель Ваннье поднялась наверх, чтобы разыскать трех девушек, когда те не явились на работу в понедельник утром, и обнаружила их квартиру в растерзанном состоянии. Было ясно, что там случилось что-то ужасное, но куда пропали девушки, оставалось неразрешимой загадкой. В последующие дни их отсутствие стало причиной для многих разговоров шепотом среди других швей.