Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге

Адольфа Эйхмана. Герхард прочел несколько книг о судебном процессе над ним.

Мой приемный отец на протяжении многих лет активно изучал национал-социализм. Проводил исследования, анализировал исторические источники, сравнивал количество погибших. Натыкаясь, как ему казалось, на неточности или противоречия, он пытался во всем разобраться.

Герхард прямо-таки помешался на этой теме. В семье к его интересу относились спокойно, но бурные дебаты с друзьями порой заканчивались разрывом взаимоотношений.

Перед смертью я посоветовала ему помириться с некоторыми из его приятелей, но он не хотел просить прощения. Мы с братьями так и не поняли, почему Герхард до самого конца оставался таким бескомпромиссным.

Лежа на больничной койке, он говорил об Амоне Гёте. Цитировал Достоевского, задавался вопросом, рождается ли человек злым. Мы обсуждали тезисы Александра и Маргарет Митчерлих, согласно которым большинство немцев послевоенной Германии сознательно вытеснили чувство вины и стыда. И я снова терялась в догадках, к чему Герхард клонит.

Оказалось, он не мог себе признаться, что на самом деле его волновало в этой теме. Он прятался за цитатами и теориями.

Все дело было в его родителях.

Он говорил о своем детстве, о маме и папе.

Они не состояли в партии, но симпатизировали ей, будучи сторонниками национал-социализма. Им нравилась дисциплина и гитлерюгенд, они верили в надежное будущее, которое обещал Гитлер. В успехе национал-социалистов мой «бохумский» дедушка видел благо для Германии.

Перед смертью Герхард впервые завел долгий разговор о родителях.

* * *

Маттиас Зибер считает, что зачастую его отец бессознательно выгораживал своих родителей. Герхарду не давал покоя вопрос, знали ли обычные немецкие граждане во время Второй мировой войны о существовании лагерей смерти. «Отец понимал, что депортации и исчезновения огромного количества людей не могли остаться незамеченными. Знали ли об этом его родители?»

Отец и мать Герхарда восторгались гитлеровскими идеями, они были очарованы личностью фюрера. «Как-то в 1950-х годах дед заявил, что Гитлер вовсе не умер, он скоро вернется. Отец потом жалел, что не стал тогда расспрашивать отца».

Отец Герхарда умер рано. Позже Герхард пытался поговорить о нацизме с матерью. Она утверждала, что ей ничего не было известно об уничтожении евреев.

«Бохумская» бабушка однажды сказала Маттиасу, что антисемитизм возник потому, что евреи перед войной прибрали к рукам все универмаги.

Маттиас вспоминает: «Отец через всю жизнь пронес неразрешимый внутренний конфликт с родителями. Он ожесточенно спорил на тему Холокоста, не отдавая себе отчета в том, что на самом деле пытается их понять».

* * *

Учителя зовут всех: пора ехать. Мы поднимаемся в автобус, на котором прибудем на территорию бывшего концлагеря Плашов.

Я сижу рядом с одноклассницей Кая. Мы с ней не знакомы, она молчит. Ученики поглядывают на меня с любопытством. Они еще не знают, кто я. Анат и учителя считают, что мне лучше подождать и рассказать ребятам о себе уже возле мемориала. Я откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза и отдыхаю перед официальной частью поездки.

Я ничего не жду от этого дня, хотя точно знаю, чего бы мне не хотелось: передавать знания. За это отвечают учителя и профессора. Факты знать необходимо, без них не поймешь суть вещей. Но если не делать выводов и отказываться от рефлексии, если за фактами ничего нет, они мало чего стоят. Люди забывают их так же быстро, как узнают.

За время поездки израильские школьники услышали многое как о жертвах, так и о преступниках и наверняка задавались вопросом, почему так случилось, что одни люди убили миллионы других.

Мне бы хотелось рассказать историю с другой перспективы. Объяснить, каково быть внучкой коменданта концлагеря и одновременно подругой Анат.

Мы с ней не знали о прошлом моей семьи и познакомились случайно. Она потомок поколения жертв, я — поколения преступников. Тем не менее наши отношения вовсе не номинальные, нас связывает настоящая дружба, которая не ослабла и по сей день.

Автобус останавливается у автомагистрали, проходящей по территории лагеря. Мы выходим. Я снова поднимаюсь на холм, к мемориалу.

Приехав сюда впервые, я не понимала, как мне уложить в голове новые знания о семейном прошлом. Было ясно одно: тьму обязательно пронзит луч света. Полжизни я провела, не ведая о своем происхождении, а теперь наконец-то знаю правду. Это знание меня оглушило, но… освободило.

Семейные тайны приобретают разрушительную силу. Порой я впадала в отчаяние и чувствовала, что бьюсь в закрытую дверь.

Одно то, что я узнала семейное прошлое, помогло мне бороться с депрессией. После первой поездки в Краков мне стало легче. Сейчас я уже не чувствую подавленности.

Тогда после времени, проведенного в Кракове, затеплилась надежда на то, что я встречусь с матерью и мы наладим отношения. Не удалось. Я нашла ее и снова потеряла.

У меня осталась приемная семья.

Я часто ссорилась с Инге и Герхардом. Мне бросались в глаза различия между нами — то, что нас друг от друга отдаляло. Когда умирал Герхард, я осознала то общее, что нас связывает. Мы долго жили вместе, многим делились друг с другом. За это время я стала частью их крепкой семьи. Это прекрасное чувство.

Мы поддерживали друг друга, когда Герхард болел. Собираясь в клинику на его семидесятилетие, мы с Маттиасом достали из подвала дома в Вальдтрудеринге старинный кофейный сервиз «бохумской» бабушки и подходящую к нему скатерть. Этот сервиз с цветочным рисунком мы все помнили с детства: мой приемный отец, его сестра и их приемная сестра, я и мои братья.

Когда мы в клинике накрывали стол, присутствующие из каждого поколения вспомнили этот кофейный сервиз. Человек со стороны увидел бы просто старомодную посуду и узорчатую скатерть.

И вот мы у мемориала. Школьники рассаживаются на ступенях лестницы, учителя и мы с Анат стоим перед ними. Один из учителей произносит вступительные слова о лагере Плашов и его коменданте Амоне Гёте.

Потом говорит Анат. Она рассказывает, как 20 лет назад я вошла в тель-авивскую квартиру, где она жила, как мы начали дружить, как дружим до сих пор. Ее речь трогает меня до глубины души.

Анат передает микрофон мне. Я произношу «Шалом!» и рассказываю о своем детстве и о том, как узнала семейную тайну. Объясняю, почему сразу не связалась с Анат, и говорю, как рада сейчас находиться здесь, рядом с ней. Мне совсем не трудно рассказывать свою историю. Я с радостью отвечу на все вопросы. Хорошо, если состоится диалог, я не хочу читать школьникам лекцию, мне интересно узнать что-то