Последняя и вечная любовь - Розмари Роджерс

— Убирайтесь отсюда, проклятые дураки! Мы прикончим его…

— Эй, он застрелил Мэрфи! И Джареда тоже…

Над горами появилась луна и осветила бледное лицо женщины, управлявшей повозкой; темные волосы выбивались из-под белой шали.

— Что случилось? Кто-нибудь, ради Бога, скажите, что случилось? Джаред?..

— Мне очень жаль, Лиззи, но у Джареда не было шанса. Это чужак, один из головорезов Прендергаста. Он затеял ссору и начал стрелять. Мне очень жаль…

— Эй! Надо убрать тела с улицы, прежде чем проснется шериф.

— К сожалению, нам придется воспользоваться твоей повозкой, Лиззи. Берт…

— Конечно, Милт. Я присмотрю за всем и пошлю за доктором. Шериф не узнает об этой проклятой стычке.

— Тебе нельзя здесь оставаться, Лиззи. Мне действительно очень жаль, передай мне поводья.

Крепкий старик взобрался на повозку и сел рядом с молодой женщиной, стараясь удержать беспокойных лошадей.

— Джаред… — снова прошептала она и зарыдала, уткнувшись лицом в его плечо. Рессоры заскрипели и прогнулись под тяжестью тел, кровь струилась через покореженные борта.

— Что нам с ним делать? По-моему, надо оставить его стервятникам, ведь это он застрелил Джареда, Тома, Блеки…

— Мы возьмем его с собой. Прендергаст не должен узнать о том, что здесь произошло. Пусть остается в неведении и ждет. Давай его сюда, Пит. Бросим его стервятникам завтра.

Уже целый час они ехали к дому Кэди, и за это время у Элизабет Кэди высохли слезы, а лицо еще больше помрачнело.

— Я знала, что обязательно что-нибудь произойдет, и умоляла Джареда не ездить в город. А когда он уехал, у меня появилось предчувствие беды… Ему не следовало брать с собой Фиделито, все это не для маленького мальчика… О Боже!

— Успокойся, Лиззи, успокойся. Женщины побудут с тобой этой ночью. Я знаю, как это тяжело…

— У Джареда не было никаких шансов, как и у других ребят, которых застрелил этот ублюдок. Не мудрено, что Прендергаст платил ему…

Самое странное произошло потом, когда они подъехали к дому. Труп головореза, нанятого Прендергастом, вдруг стал подавать признаки жизни.

— Этот ублюдок все еще дышит, хотя я и не могу в это поверить! — воскликнул Милт Кехо. — Я прикончу его прямо сейчас…

— Нет! — Она произнесла это так холодно и решительно, что револьвер дрогнул в его руке.

Он повернулся и с удивлением уставился на Элизабет Кэди.

— Но, Лиззи…

— Нет, — повторила она. Все уставились на нее — кто в изумлении, кто с любопытством. — Если он все еще жив и доку удастся поставить его на ноги, его повесят за убийство!

Сознание медленно возвращалось к нему. В мозгу то вспыхивали, то исчезали какие-то странные, неясные образы. Стив очнулся и понял, что жив. Но где он? Небольшая комната, освещенная солнцем, он лежит на постели, с головы до ног забинтованный, и у него невыносимо болит все, что только может болеть. Он увидел привлекательную молодую женщину с темно-каштановыми волосами, зеленовато-карими глазами, но холодным и мрачным лицом. Подняв голову, она сурово посмотрела на него. Почему она ненавидит его, ведь они никогда не встречались?

Стив хотел было заговорить, но издал лишь невнятные звуки. Женщина тотчас склонилась над ним и дала ему воды, но сделала это так грубо, что Стив едва не поперхнулся. Стив услышал, как она кому-то сказала, что если он пытается заговорить, то, значит, уже выкарабкался. Вскоре Стив почувствовал такую тяжесть в веках, что закрыл глаза и снова заснул.

Теперь он пребывал в полузабытьи. Однажды Стив услышал, как женщина спросила:

— Он выживет, доктор?

— Трудно даже поверить, что он еще жив, получив такую порцию свинца. У него могучее сложение, а ты на удивление хорошая медсестра, Лиззи. Не будь этого, вряд ли я смог бы помочь ему…

Этот разговор так удивил Стива, что он хотел задать какой-то вопрос, но тут же забыл о чем. После ухода доктора очень усилилась боль. Сознание вновь покинуло его.

В следующий раз он очнулся вечером. Тускло-красный свет проникал в комнату, где горела лампа. Женщина принесла ему хлеба и глиняную миску с едой и принялась кормить его. На этот раз, покончив с едой, он заставил себя сказать «спасибо».

Она уже поднималась со стула, но тотчас повернулась к нему и спросила:

— Вы чувствуете себя лучше?

Стив кивнул, но тут же закрыл глаза от пронзившей его боли, а женщина молча вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, держа в руках наручники. Не успел он опомниться, как его правое запястье было приковано к железному изголовью кровати.

Стив удивился:

— Зачем вы это сделали? Мне казалось… я слышал, как доктор сказал, что вы спасли мне жизнь, ухаживая за мной… Так зачем же…

— Только затем, чтобы вас повесили, — резко ответила она, повернувшись к нему спиной. Он пытался хоть что-нибудь вспомнить, но не смог. Усилия утомили его, и он понял, что опять засыпает.

На следующее утро она принесла ему завтрак — отвратительную на вкус кашу, — но наотрез отказалась разговаривать.

— Но почему? Я же должен знать, за что меня решили повесить и почему вы так хотите этого!

Она задрожала от гнева и повернула к нему бледное лицо:

— Один из тех, кого вы убили на прошлой неделе, был моим мужем. — Она помолчала. — Откуда вы только появились, гнусный наемный убийца, волк, ищущий добычу! Мне говорили, как стремительно и обдуманно вы действовали. Так вот, теперь вы знаете, за что вас повесят и почему я приду на это смотреть!

— Но я… — Он все еще пытался вспомнить, что произошло, но она уже повернулась и выбежала из комнаты. Стив закрыл глаза и почувствовал, как мучительная боль снова вернулась, напоминая ему… Да, он слышал выстрелы, много выстрелов! Странно, что он жив, ведь он знал, что умирает!

Окно его комнаты закрывали ветхие ставни, пропускавшие лучи света. Стив слышал шум, доносившийся с улицы, — голоса людей, стук копыт, мычание коров.

Кто эта женщина? Разве она была там, когда началась стрельба? И почему он не умер? Едва он начинал думать, головная боль возвращалась, тело болело так, что он едва сдерживал стоны. Лучше уж было умереть…

Открывшееся кровотечение вызвало лихорадку. Холодная рука женщины легла на его лоб.

— Выпейте это.

Какого дьявола она заботится о нем, почему не дает умереть? Но она твердо держала чашку у его губ, заставляя глотать, а он ненавидел эту проклятую беспомощность.

Он снова попытался заговорить, но она прервала его:

— Вам нельзя разговаривать.