Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин

но и любить его таким не в состоянии.

Для них будет лучше, чтобы он больше не вернулся к ней.

От этих тяжелых размышлений её отвлекали только телефонные звонки. Инга Лей настойчиво просила, чтобы Аделия приехала к ней в гости. Голос её звучал истерично. Судя по сбивчивости и путаности её разговоров, она была пьяна. У Аделии не было сил вникать в её проблемы. Инга настаивала, что ей нужна от Аделии помощь. Намекала, что это очень важно. Приходилось ссылаться на плохое самочувствие. В ответ она бросала трубку. И вот совершенно неожиданно объявилась сама.

— Откуда ты узнала адрес? — удивилась Аделия. Она была не готова к приёму гостей. Даже не переодела ночную рубашку.

— Хенни сказала.

— А где она?

— А что ей? Она живет со своим педиком и плюет на всё.

— Бальдур — гомосексуалист? Это же запрещено!

— Он поклялся Гитлеру, что завязал. Значит, можно.

Инга сняла с головы широкополую белую шляпу, бросила её в кресло, достала из сумки бутылку «Наполеона», поставила на стол.

— Давай выпьем.

Аделия взяла из серванта рюмку, передала ей.

— Я не буду.

— А мне без этого уже нельзя. Ты даже не представляешь, что случилось, такая трагедия…

— С дочкой?

— Нет. С Лорой всё в порядке. Хотя какой ребёнок от этого животного? Я и не думала о детях. Мечтала танцевать на сцене. Занималась балетом. Роберт навалился на меня, как пьяный мельник. Потом выяснилось, что забеременела. Он в кусты. Но я устроила такой скандал! Дошло до Гитлера. Я всегда ему нравилась. Он вызвал Лея и приказал жениться…

— Мне казалось, что у вас всё хорошо… — извини, я переоденусь.

Аделия зашла за ширму, сняла ночную рубашку. Надела платье. Инга была охвачена своими переживаниями. Ей требовалось высказаться. Поэтому налила себе коньяк, выпила, достала пачку «Честерфилд», закурила и продолжила:

— Если бы не Адольф, я бы давно сбежала. Но он не позволяет. Какой ужас каждый раз подчиняться этому пьяному чудовищу.

— Не всё время же он пьяный, — из-за ширмы предположила Аделия.

— Со мной всегда. Ему доставляет наслаждение меня насиловать. Ужасно. Лежу и жду, когда он на мне захрапит. Сволочь.

Аделия вышла из-за ширмы, сварила кофе, поставила чашки.

— Что-нибудь поешь?

— Не хочу… я из-за него стала алкоголичкой. Держусь, держусь, а потом срываюсь. Пойми, Аделия, с ними нельзя жить, они нелюди!

— Кто?

— Все, кто окружает фюрера! Мелкие, ничтожные твари! Они недомужчины и поэтому хотят доказать всему миру, что сверхчеловеки!

— Я от этого далека… — деликатно съехала с темы Аделия.

— И твой такой же! Мне девчонки рассказывали. Не притворяйся. С Альфредом в кровати всегда были проблемы…

— Давай не будем это обсуждать.

— Извини… я так надеялась на тебя, но уже поздно, — Инга снова выпила.

— Да что случилось?

Инга посмотрела на Аделию лихорадочным взглядом. Встряхнула головой с мелкими кудряшками и провела рукой по воздуху, словно отрезала.

— Я расскажу. Теперь всё равно… Помнишь картину?

— Ту, где ты обнаженная?

— Да. Знаешь, кто её нарисовал?

— Откуда.

— И никто не знает. Её нарисовал гениальный художник — Эрик Кейфман.

— Еврей?

Инга кивнула головой.

— А как же Роберт?

— Тут такая история… — Инга налила коньяк, приблизилась к Аделии и перешла на шепот: — В тридцать пятом Эрик работал художником в театре «Метрополь», я там иногда танцевала в оперетках. Короче, между нами случилось. Не то, чтобы любовь, но все-таки. Потом начались гонения. Эрик был на грани нервного срыва. Тут появился Лей. Я попросила, чтобы он помог Эрику уехать. Мы с Леем пошли в его мастерскую и там он увидел картины…

Инга замолчала, у неё от воспоминаний перехватило дыхание. Снова закурила, выпила и продолжила:

— Эрик сделал несколько копий с картин Груцнера. Они у него висели на стене. А Лей знал, что Груцнер — любимый художник Адольфа… ну и предложил Эрику написать еще несколько на всякие охотничьи сюжеты. Получилось так, что не отличишь. Гитлер был в восторге. Лей по-подлому засадил Эрика в подвал и сделал своим пленником.

— Зачем?

— Чтобы тот рисовал Грунцеров. А потом стал рисовать меня. Ну, ты видела.

— Все эти годы он сидел в подвале?

— Да… я его навещала. Лей ревновал, поклялся убить Эрика. Но Адольф заказал мой портрет…

— У тебя с ним продолжалось? — спросила Аделия.

Инга подняла на неё свои большие синие заплаканные глаза.

— Я его полюбила. Он был единственным утешением в моей жизни. И он меня любил. Сколько раз предлагала устроить побег, но Эрик не соглашался расстаться со мной.

— Вы так рисковали…

— Это было сильнее нас. Я совсем потеряла голову. Высказала всё Лею. Он приказал убить Эрика.

— Как?

— Так. Ночью его задушили… его больше нет…Они все звери… понимаешь? Звери!

Инга разрыдалась. Аделия достала из серванта еще одну рюмку. Налила себе, выпила. Слова утешения в голову не лезли. Да и что можно было сказать.

— И как же теперь? — произнесла она, чтобы хоть как-то прервать затянувшееся молчание.

Инга подняла голову, пьяно облизнула губы и глухо ответила:

— Я его убью.

— Кого?

— Мужа… незачем этой твари жить. Слышала, как он говорит? Выступает на съездах. В трудовом союзе. Всё о долге. А сам тварь последняя. Я их всех ненавижу. А его пристрелю. У меня есть пистолет. Мне Адольф подарил. Маленький. Дамский. Он будет храпеть, а я прямо в глотку выстрелю!

— Успокойся, нельзя так. Людей убивать грех.

— Так то людей. Ничего, ты сама скоро поймешь. Они все одинаковые, больные шизофреники!

Инга снова потянулась к бутылке. Аделия перехватила её руку.

— Хватит, Инга. Нужно подумать, как жить дальше. У тебя есть дочь.

— Это у Лея есть дочь. Он воспитает её такой же ублюдочной. Сделает из неё тупую национал-социалистку. Он её уже сейчас заставляет слушать речи Геббельса. Потом ставит на стул и требует, чтобы повторяла.

Аделия вспомнила, как её саму ставили на табурет, и она читала стихи о великом и мудром вожде Сталине.

— Займись ею серьезно, читай ей хорошие книги…

— Брось… кому сейчас нужны книги. Одни произносят речи, другие их слушают и идут умирать. А мы живём в этом потоке фальши и лжи. Нет, я его все же убью. У меня есть маленький дамский пистолет. Мне его подарил Адольф…

— Никого ты не застрелишь. Давай, отвезу тебя домой.

— Не надо. Меня внизу ждет машина.

Инга с трудом встала и нетрезвым шагом направилась к выходу. Потом вернулась, забрала сумку, допила коньяк. Зажмурилась.

— Хотела, чтобы ты мне помогла.

— Как?

— Не знаю. Наверное, нам уже никто не поможет. Только сейчас понимаю, как я любила Эрика. Любила и погубила. Сама… все сама… все сама…

Бубня