Я умею прыгать через лужи - Алан Маршалл

– Да, и шею.

– Я собрала тебе небольшую сумку. Не забудь каждое утро чистить зубы солью. Щетка в сумке. Я еще положила те твои старые штаны. Башмаки у тебя чистые?

– Ну да… кажется.

Она посмотрела на мои ноги.

– А вот и нет. Снимай, я натру их ваксой.

Она отломила кусочек черной ваксы и смешала его с водой в блюдечке. Я нервничал, пока она натирала черной жидкостью мои башмаки. Мне не терпелось отправиться в путь. Мама начистила башмаки до блеска и помогла мне снова надеть их.

– Я ведь учила тебя, как завязывать шнурки бантиком, – сказала она. – Почему они у тебя всегда в узлах?

Она отнесла два мешка из-под сахара в каретный сарай, где хранилось мое инвалидное кресло, и зажгла свечу. Я положил их на подножку и привязал костыли сбоку.

Было темно и холодно, и я слышал, как в ветвях старого эвкалипта посвистывает трясогузка. Я никогда еще не вставал так рано и с волнением встречал этот новый день, сонный и тихий, еще не испорченный людьми.

– Еще никто в целом мире не встал, правда? – спросил я.

– Да, сегодня ты встал самый первый, – сказала мать. – Ты же будешь хорошим мальчиком?

– Да, – пообещал я.

Она открыла ворота, и я выехал едва ли не на предельной скорости.

– Не так быстро, – крикнула она мне вслед в темноте.

Темнота стеной стояла под деревьями, и я замедлил ход. На фоне черного неба я различал верхушки деревьев и знал форму каждой из них. Я знал, где на дороге ямы и где лучше пересечь дорогу и ехать по другой стороне, чтобы избежать трудных участков пути.

Хорошо было осознавать, что я один и волен поступать, как вздумается. Рядом не было взрослых, которые указывали бы мне, что делать. Все, что я делал, я делал сам. Я хотел, чтобы дорога к дому Питера Маклауда тянулась как можно дольше, но в то же время хотелось скорее туда добраться.

Выбравшись на большую дорогу, я смог ехать быстрее, и к тому времени, как я достиг ворот Питера, у меня уже побаливали руки.

Свернув к дому, я услышал стук железных подков о пол конюшни, выложенной булыжником. В темноте я не мог видеть Питера и его лошадей, но из доносившихся до моих ушей звуков складывалась такая четкая картина происходящего, как будто слух заменял мне зрение. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни грохотала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

– Это ты, Алан? Черт бы меня побрал, что ты здесь де..! Господи, уж не собрался ли ты со мной?

– Вы же меня сами позвали, – неуверенно промямлил я, вдруг испугавшись, что неправильно понял его и он вовсе не собирался брать меня с собой.

– Ну да, позвал. Я тебя уже несколько часов жду.

– Но еще нет пяти, – заметил я.

– Да, верно, – пробормотал он, вдруг задумавшись. – Твой старик сказал, ты можешь поехать, да?

– Да, – уверил его я. – И мама тоже. У меня есть еда. Вот. – Я показал ему мешок.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

– С этим я разделаюсь сегодня вечером. – И продолжал другим тоном: – Идем. Засунь свою телегу в сарай. Мы должны выехать в пять. – Его лицо снова приняло серьезное выражение. – Ты уверен, что твой старик разрешил тебе ехать?

– Конечно, – настаивал я. – Он хотел, чтобы я поехал.

– Ладно. – Питер повернулся к лошадям. – Отойди! – прикрикнул он, положил руку на круп лошади и нагнулся, чтобы поднять постромку.

Я убрал кресло в сарай и стоял, наблюдая за ним, держа два мешка в руках, как путешественник-новичок, впервые собирающийся сесть на пароход.

Телега Питера была деревянной, тяжелой, с широкими, обитыми железом колесами и тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого была сделана телега, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у телеги не было, но на каждом из четырех углов высился тяжелый железный прут с петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно телеги состояло из тяжелых, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной дороге. Лежавшие на полу колья тоже гремели. У телеги были две пары оглобель, по паре на каждого коренника.

Питер рывком поднял оглобли, прикрепил чересседельник, надетый на коренника, к подвижному крюку оглобель, затем перешел на другую сторону, к другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.

Он запрягал их шумно, то и дело покрикивая: «Стой!», «Отодвинься!» или «Давай-ка!», – если лошадь двигалась или не реагировала на его руку.

Три головные лошади стояли бок о бок и ждали, пока он подтянет поводья и прикрепит постромки. Это были клейдесдали[8], а в жилах двух коренников явно текла кровь английских тяжеловозов.

Закончив запрягать лошадей, Питер забросил в телегу сумки, несколько мешков с кормом, заглянул в ящик с провизией, чтобы проверить, все ли он взял, потом повернулся ко мне и сказал:

– Ну все. Запрыгивай! Давай возьму твои сумки.

Я перешел к переду телеги и, держась одной рукой за оглоблю, закинул в телегу костыли.

– Тебе помочь? – спросил Питер, сделав неуверенный шаг вперед.

– Нет, спасибо, мистер Маклауд. Я сам.

Он подошел к головным лошадям и стал ждать. Я подтянулся на руках так, чтобы опереться коленом «хорошей» ноги на оглобли, вытянулся и схватился за круп стоявшего рядом коренника. Потом снова подтянулся и очутился у него на спине. Спина была теплая, упругая и разделялась неглубокой ложбинкой хребта на два мощных холма мускулов.

«Обопрись руками о хорошую лошадь, и ее сила перейдет в тебя», – однажды сказал мне отец.

Я перебрался с крупа лошади в телегу и сел на ящик с провизией.

– Все в порядке, – крикнул я Питеру.

Он натянул висевшие петлей на оглобле вожжи и устроился рядом со мной.

– Не всякий мужчина сумеет влезть на телегу так ловко, как ты, – сказал он, усаживаясь. Он помолчал, не выпуская из рук поводья. – Может, хочешь сесть на мешок с сечкой?

– Нет, мне здесь нравится, – ответил я.

– Но, Принц! – воскликнул он. – Но, Самородок!

Лошади пошли вперед, сопровождаемые звоном цепей и скрипом упряжи. Телега покачивалась и гремела. Небо на востоке стало чуть светлее.

– Люблю выезжать, пока не рассвело, – сказал Питер. – Тогда целый день впереди. – Он шумно зевнул и внезапно повернулся ко мне. – Ты ведь не сбежал от своего старика, правда? Он и в самом деле разрешил тебе поехать?