Черный мел - Кристофер Дж. Эйтс

Они снова вышли на свет, и Чад почувствовал, как Джолион легонько сжимает ему локоть. Представитель ректората несколько раз напомнил о дресс-коде. На прием к ректору полагалось приходить в черном костюме. Чад взял костюм напрокат, а сверху надел мантию, которая приятно хлопала при ходьбе. Белый галстук-бабочка защипывал ворот белой рубашки. Вначале Чаду было тесно, но теперь он привык. В лучах зимнего солнца трава на газоне казалась особенно яркой, каблуки туфель Чада звонко стучали по камням парадного двора. Представитель ректората ждал на ступеньках.

— Молодчина, молодчина! — сказал он. — Привел с собой друзей для моральной поддержки? Просто отлично! Чем больше, тем веселее. — Он гостеприимно указал на дверь в Большой зал. — Что ж, прошу!

Как только представитель ректората отвернулся и первым зашагал по ступенькам, Джолион достал что-то из кармана и протянул Чаду.

— Строго говоря, предполагалось, я отдам это тебе только потом, — сказал он. — Но я решил: оно принесет тебе удачу.

Чад развернул листок, который вытащил из корзины пять дней назад. Там большими буквами было написано: «СЧАСТЛИВЧИК ДЖИМ».

— Спасибо, Джолион, — поблагодарил он, засовывая листок в карман.

— Чад, ты замечательно со всем справишься, — продолжал Джолион. — Ни о чем не волнуйся. А если что-нибудь случится, я буду рядом, понял?

Чад с благодарностью кивнул.

— Ну, пошли, — сказал представитель ректората, жестом подзывая его к себе. — Наверное, все уже в сборе. Ректору не терпится с вами познакомиться. Мистер Мейсон, прошу. — Он закрыл резную дверь, и они с Чадом очутились в просторном вестибюле, обшитом темно-желтыми панелями. На стенах висели картины маслом в золоченых рамах. — Волнуетесь?

— Да ни в жисть, — ответил Чад.

Представитель ректората слегка поморщился, услышав такой странный ответ. Но колледж Сьюзен Леонард считался почтенным учебным заведением. И если один из самонадеянных американцев в самом деле желает произнести речь в Большом зале, наверное, он решил — все остальные будут держаться так же раскрепощенно, стараясь попасть в тон.

XLII(iii).Большой зал оказался совсем не переполненным. Чад увидел трех своих наставников, с одним из которых ему только предстояло познакомиться, и ректора. Кроме того, пришли американцы — Митци, Дженна и Фредо. Кроме них, собрались четверо его друзей и напарников по Игре, Длинный и горстка студентов, которых уговорил Джолион. В зале свободно помещались двести человек, а пришли всего двадцать или тридцать, и все теснились у дальней стены, где рядом с высоким столом поставили кафедру. Пока Чад шел на свое место, все смотрели ему вслед. Митци сияла.

Он заметил напротив кафедры видеокамеру на треножнике.

— Насчет камеры не беспокойтесь, — прошептал представитель ректората. — На наш взгляд, запись полезно будет показать в вашем родном колледже.

Когда они приблизились к кафедре, собравшиеся вежливо похлопали. Тогда представитель ректората подал знак ректору. Тот встал и произнес вступительную речь о жизненной силе и международном сотрудничестве, а также об интеллектуальных стимулах. Затем он выразил огромное разочарование в связи с тем, что не сможет остаться, его шаги гулким эхом разнеслись в помещении. Все решили: он спешит к себе домой, в квартиру, расположенную по другую сторону двора, где с удовольствием выкурит трубочку.

И вот он, Теодор Чадвик Мейсон, мальчик со свинофермы, игрок, темная лошадка, ни в чем не виноватый, тот, кто выжил, стоит на кафедре в одном из крупнейших мировых учебных центров пьяный в стельку.

Чад посмотрел на записи, разложенные перед ним. Свою речь он печатал, когда был гораздо трезвее. Выделенное жирным шрифтом название он видел ясно, кроме того, оно было крупнее основного текста «Соединенные Штаты, Великобритания и особые отношения: личная точка зрения». Однако текст под заглавием был куда мельче и светлее. А буквы хаотично перемещались, более того, скакали ему назло. Стоило Чаду сдвинуть листок влево, текст тут же уклонялся вправо. Если он утыкался в бумагу носом, слова как будто исчезали. Он отодвигался, и буквы собирались вместе, но тут же ускользали, как будто он смотрел на них в бинокль не с той стороны.

Вот почему он заранее выучил свою речь наизусть.

— Здрасте, — начал он, — меня зовут Чад. Как делишки? — Он рассмеялся над самим собой, потому что так по-свойски обращался к людям в таком важном месте.

Слушатели тоже засмеялись, даже трое наставников. Что ж, начало оказалось совсем неплохим.

— «Соединенные Штаты, Великобритания и особые отношения: личная точка зрения», — продолжал Чад.

Виски словно плескалось у него в голове, под самой макушкой. И все-таки он еще кое-что соображал и прекрасно помнил текст, поэтому смог перевести написанное в речь. Правда, некоторые фразы он произносил почему-то с британским выговором.

Над головой нависали балки, огромные, как грозовые тучи, огромные арки, скобы, столбы давили на него, давили мощью и стариной. Поскрипывало темное дерево — Чаду отчего-то стало не по себе. И хотя он прекрасно понимал, что крыша, прослужившая не одно столетие, вряд ли рухнет ему на голову сейчас, он, маленький и хрупкий, забеспокоился оттого, что стоял один у всех на виду. Он перевел взгляд на резную ширму на той стороне зала, затейливую, как кружевные салфеточки, и заставил себя вспоминать написанные строки своей речи.

— Уже в первые недели в новой стране ты замечаешь тысячу мелких, новых и волнующих различий, которые будут окружать тебя и месяц спустя, а ты и моргом не глазнешь.

Чад замолчал. Кажется, хотел сказать «и глазом не моргнешь»? Он позволил себе расфокусироваться, и внутренний голос еще раз повторил последнее предложение. Похоже, он сказал «и моргом не глазнешь». Дженна, Митци и Фредо хохотали. Они славные ребята, стараются, чтобы все остальные тоже поверили — он так нарочно пошутил. Но три наставника не смеялись, они ерзали на своих местах. Один скрестил руки на груди, второй щипал себя за брови, третий вообще отвернулся.

Чад решил не смотреть на слушателей, предпочел обращаться к картинам на стенах. К портретам основателей колледжа и покойных светил, мужчин в париках из давно прошедших времен. Чад смутно сознавал, что прервал свою речь, чтобы указать на чью-то пилигримскую шляпу. Потом он решил передразнить северный выговор Эмилии, хотя уже не помнил отчетливо ее голос. После изобразил канадский акцент, а может, индейский, под конец вообще замычал как корова.

XLII(iv).Наконец он замолчал и окинул всех взглядом.

Внутренне ему казалось — он как будто спит и во сне не может пошевелиться. Мысли вихрем проносились у него в голове. Мысли были тайными, они принадлежали только ему, и все же все слушатели почему-то знали, о чем он думает. Он понял это по выражению их лиц. Кто-то испытывал шок, кто-то замешательство, а он чувствовал себя голым в комнате, полной провидцев.

Чад понимал — он находится в Большом зале, куда пришел поговорить об отношениях. О каких отношениях? Очевидно, о личных… И вдруг его озарило: как он может рассказывать об отношениях, если он девственник? Умевшие читать чужие мысли слушатели вздрогнули, как будто он высказал эту мысль вслух. Какой ужасный сон!