Причина остаться - Дженнифер Бенкау

были друзьями. Продержались пятнадцать минут.

– Понятно. Наверняка это были очень тяжелые пятнадцать минут. Я имею в виду, посмотри на его…

В этот момент Седрик лишь отчасти по собственному желанию спрыгивает со стены и приземляется на мат в метре от нас. Он улыбается мне – очень широко, очень искренне, и все мои сомнения тают.

– Отличная идея. Сто лет этим не занимался.

– Это Джоли, – представляю я свою подругу-скалолазку. – Джоли – Седрик. И, честно говоря, я надеялась, что ты никогда не занимался боулдерингом. Тогда у меня бы немного лучше получилось похвастаться своими способностями.

– Тебе надо нанести удар посерьезней, полагаю. – Джоли пристально смотрит на Седрика, склонив голову к плечу. – Например, бальные танцы или что-то в этом роде.

– Умею, – невозмутимо парирует Седрик. – Пусть я и не совсем по доброй воле учился танцевать, это не делает из меня плохого танцора.

Вполне ожидаемо. Если растешь ребенком оперной певицы, ты просто обязан уметь танцевать.

– Лыжи? – гадает Джоли.

– Предпочитаю сноуборд, но на крайний случай сойдут и лыжи.

– Игра на волынке, – вставляю я. Мой опыт ограничивается мини-курсом по выходным, пройденным вместе с Оливией. Но у меня все-таки врожденный талант, потому что к концу курса мне в самом деле удалось выдавить первый звук из этого старого мешка – причем мне единственной.

Седрик почти извиняющимся жестом вскидывает руки:

– Дедушка-шотландец. «Bonnie Gallowa» играю вполне сносно.

– Блин! – Джоли скрещивает руки на груди. – Готова поспорить на что угодно, кататься на сёрфе ты тоже умеешь. Фехтование, стрельба из лука, регби…

– Минутку, – смеясь, перебиваю ее я. – Я же хотела его превзойти или впечатлить, но всего этого я сама не умею.

– Есть! – кричит Джоли и поднимает руку, чтобы я отбила. – Поло!

Седрик рычит.

– Выбыл на лошадях.

Я даю пять Джоли:

– О’кей. Свидание-хвастовство придумано. Будем играть в поло. Пока не знаю, где раздобуду лошадей, но из-за этого все не должно отмениться. Я тебя удивлю, Седрик Бенедикт.

– Может, для этого просто пойдем к стене? – предлагает Джоли.

Седрик отходит в сторону, чтобы нас пропустить, но Джоли лишь с сочувствием улыбается.

– Это ты туда иди, новичок. Мы с Билли не возимся с детскими стенками. – Она указывает на маршруты, где редкие зацепки выглядят затертыми и неуместными и есть наклоны, углы и выступы. – Большие девочки лазают там. Можешь смотреть. И учиться.

Седрик выгибает бровь. А у меня мелькает мысль, что я сегодня еще смогу произвести на него впечатление.

Час спустя Седрик все еще висит на стене и сосредоточенно старается соблюдать цветовой маршрут.

Мы с Джоли, тяжело дыша после прошлого захода, сидим на краю мата и наблюдаем за парочкой крутых спортсменов, которые из каждого движения устраивают шоу, перемещаясь будто в замедленной съемке или без необходимости болтая ногами. Сзади по шее у меня стекает пот, а спина приятно ноет. Я поднялась по одному из самых сложных маршрутов гораздо лучше, чем раньше, и, несмотря на то что мышцы потом наверняка будут сводить судороги, чувствую глубокое удовлетворение.

Джоли расправляет плечи. Затем придвигается почти вплотную ко мне, чтобы не повышать голос из-за громкой электронной музыки.

– Кстати, как прошла встреча с отцом?

Помимо Оливии, только с Джоли я обсуждала наши с ним разорванные отношения. Поначалу скалолазание было единственным способом успокоить мой гнев и необоснованное желание сделать что-нибудь глупое. Когда каждому мускулу в теле приходилось работать и у меня возникало ощущение, что все в моих руках и под контролем, я забывала о вещах, которые контролировать очень сложно. Несколько раз просто висела на стене, пока меня всю не охватывала дрожь, а как-то раз просто расплакалась и никак не могла успокоиться.

В такие моменты меня поддерживала Джоли.

Тогда она просто села возле меня и закрыла от посторонних взглядов, пока я не перестала вздрагивать от всхлипов. Она молчала вместе со мной, когда я была неспособна разговаривать. Потом задавала вопросы и слушала. Ей известно почти все.

Мы до сих пор ни разу не встречались за пределами скалодрома, и тем не менее сразу после Оливии она моя лучшая подруга.

Я немного сгорбилась:

– Не было никакой встречи.

– То есть ты не?..

– Нет. Я приехала в Лондон. К нему в офис. Но он… Ну, его не оказалось на месте.

– Ах, Билли. Мне очень жаль.

Пожав плечами, я молча напоминаю себе, что так даже лучше.

– Главное, что теперь у меня есть документы из университета. Отец любезно попросил моего бывшего мне их передать. Бывшего, которого я бросила, как ты помнишь.

– Господи, какой ранимый, – усмехается Джоли. – Что за урод.

Я хмыкаю.

– Наверно, другого я и не заслужила. И все-таки я нереально глупая, и жизнь меня ничему не учит. Потому что после этого я еще позвонила ему, чтобы сказать спасибо за то, что он нашел для меня те бумаги.

– Ох. И?

– Он общался со мной как с клиенткой. Одной из тех, которые не приносят денег и на которых не тратят ни минуты лишнего. «Не стоит благодарности, Сибил, это было нетрудно, – имитирую я папин голос, специально добавляя в тон побольше снобизма. – А сейчас я должен заняться работой». Да кого он обманывает? Работа? Я звонила в половине десятого вечера.

– Спит он с ней, что ли, с этой работой? – сухо спрашивает Джоли.

– Нет, просто хотел от меня отвязаться. – И я страшно злюсь на саму себя, так как после всего, что между нами случилось, мне по-прежнему больно. В горле образуется комок, и приходится несколько раз сглотнуть. – Я уже просто не понимаю, что правильно. Все это время мне казалось, что правильно будет оборвать связь.

Джоли сжимает мою ладонь. Она не любительница тактильного контакта, и, если уж ищет его, значит, хочет сказать что-то серьезное.

– Так и есть. А то, что он все еще так холоден с тобой, это доказывает.

Сложив руки на коленях, я утыкаюсь в них лбом.

– Я надеялась, что все наладится. Что однажды мы сможем выговориться, а он смирится с тем, что я ушла, и перестанет меня за это ненавидеть.

– Уверена, он тебя не ненавидит.

– Он наказывает меня. До сих пор.

– Но дело в нем, а не в тебе, – произносит Джоли. – Ты ничего плохого не сделала. Он упрямый и твердолобый, не позволяй своему счастью зависеть от того, поумнеет ли он когда-нибудь.

Она права. И тем не менее у меня на шее словно затянута воображаемая петля, которая пусть и позволяет мне выживать, но не дает свободно дышать. Она там, хотя никто ее не видит.

– Прости, что я