Отто - Герман Канабеев

я не слышал, зато теперь он рассказывал его мне. Ещё через мгновение я понял, что телевизора больше нет, а президент в позе лотоса с шестью руками, что твой Шива, висит в воздухе в центре комнаты в своём шикарном костюме Brioni, правда без галстука и с расстёгнутой верхней пуговицей рубашки. Руки президента стали двигаться против часовой стрелки, словно никак не были соединены с телом. Президент становился всё больше, пока не заполнил собой комнату, и я почувствовал ветер от его рук, словно это были крылья мельницы или огромный вентилятор. Затем президент исчез, и остались только руки, превращающиеся в лепестки цветка, ярко-красного цветка, настолько яркого, что я не мог бы ни с чем сравнить этот красный цвет, наверное, в мире нет ничего настолько красного. Лепестки цветка вращались всё быстрее, пока середина цветка не начала уходить в перспективу, образовывая тоннель передо мной. Я почувствовал, что тоннель обладает разумом и природа этого разума и мой разум – одно и то же. Меня начало затягивать в тоннель, и стало понятно, что я – больше не моё тело, что нет у меня никакого тела. Я летел по тоннелю, тоннель был живым, он двигался в такт моему дыханию, и чем быстрее я дышал от волнения, тем сильнее сжимался тоннель, я стал опасаться, что тоннель меня раздавит, и перестал дышать. Оказалось, что дыхание мне и не требовалось. Тут же тоннель стабилизировался, перестал сжиматься, и я почувствовал себя комфортно. Мне казалось, что я лечу по тоннелю целую вечность, но вот он закончился, и я оказался в пространстве, которое никак не мог разумно осознать. В нём не было привычных ширины, длины, высоты. Это вообще было не трёхмерное пространство, и я его понимал, пока не начинал о нём думать. Всё, что я видел, никак не могло быть объяснено с помощью ума. Когда я понял, что место, в котором я оказался – а я понимал, что нахожусь здесь физически, хоть и не имею физической формы, – не подразумевает существование такой, казалось бы, очевидной способности разума, как способность думать, пространство снова начало превращаться в тоннель, и меня снова затянуло в него. Только теперь это был очень болезненный процесс. Я не ощущал физической боли, – как вы понимаете, чувствовать боль в привычном понимании я здесь не мог, я памятовал, что должен теперь чувствовать боль. Меня словно выталкивало из тоннеля, чего я совсем не хотел, словно там, в конце тоннеля, меня ждёт какое-то мучение, постоянное страдание. Всё это походило на роды. Проверить, так ли это на самом деле, я всё равно не мог. Наконец, мучение закончилось, и я оказался в чистом космосе. Космос – единственное слово, которое здесь подходит, но это не был космос в привычном понимании. Никакого космического холода, темноты и звёзд. Вместо этого бесконечное множество узоров, повторяющих самих себя, умопомрачительное буйство цвета и смысла. Смысла, дающегося мне настолько легко, что я подивился тому, что раньше его со мной не было. Я одним движением мысли мог оказаться в любой точке космоса мгновенно, чем с удовольствием пользовался. Я носился в пространстве со скоростью мысли и понимал, что я и есть этот космос, что на самом деле я вообще не двигаюсь с места, но сам космос движется во мне и движение космоса во мне и есть жизнь. Я захотел пробыть здесь вечность и тут же понял, что вечность уже преодолена, что вечность и самая малая единица времени – одно и то же. Я мгновенно познавал любые смыслы, даже те, о существовании которых никогда не задумывался. Всё было чётко и ясно, не было никаких вопросов, была только всемогущая сила познания всего и вся. После вечности краски, в которые был раскрашен космос, стали блекнуть, и я почувствовал, как меня снова затягивает в тоннель. В тоннель родов, через который я уже проходил, но теперь это был обратный процесс, и он оказался ещё более мучительным оттого, что я понимал – возвращаюсь. Заново рождаюсь в своём привычном мире. И действительно, на этот раз из тоннеля я вывалился в наш темный и холодный космос. Я видел землю – маленький голубой холодный шарик. И никакого ощущения дома у меня не было, наоборот, меня словно пытались посадить в тюрьму за преступление, которого я не совершал или совершил не зная, что это преступление. Земля тянула мой разум к себе, а я всеми силами пытался и дальше размышлять о вечности, о космосе, полном красочных фрактальных узоров, о постижении всего и вся, о смысле, который теперь покидал меня. Я приближался к земле, я нёсся в её лоно, и мне хотелось кричать от отчаяния, от невозможности вернуться через тоннель обратно, туда, где я всё знал, но не существовал, вместо того чтобы оказаться сейчас здесь, на земле, где я существую, но ничего не понимаю. Перед тем, как оказаться в своём привычном мире, я почувствовал, что во мне проснулся мой обычный разум – рациональный, мыслящий, логичный и оттого бесполезный и ничтожный. Я снова мог думать, и первой мыслью было: «Нет ничего после смерти. Вообще нет ничего, ни перерождения, ни рая, ни ада, есть только гниение плоти и забвение. Но как же то, что я видел? Как же удивительный космос? Что это, как мне попасть туда снова и никогда не умереть?» Ещё мгновение, и вот я снова оказался в кожаном кресле в комнате, где всё началось. Президент по-прежнему висел в воздухе в позе лотоса в центре комнаты. Руки его исчезали одна за одной, пока их не осталось две, он стал уменьшаться, пока не втиснулся на экран телевизора. Вернувшись в телевизор, президент ещё немного полевитировал над креслом и опустился в него, приняв привычную позу: «Мы готовы к любым угрозам, как экономического, так и военного характера. Прошли те времена, когда можно было диктовать нашей стране условия. Тем не менее мы открыты к сотрудничеству и к диалогу с нашими партнёрами». Я выключил телевизор и глубоко вдохнул. Попытался мысленно вернуться к состоянию, в котором только что находился, но не смог даже примерно вспомнить, как это было. Я не помнил ничего, что со мной произошло, словно пытаешься вспомнить чудесный цветной сон сразу после пробуждения. Вот он ещё весь целиком перед глазами, и кажется, что можешь восстановить его в памяти детально, но уже через минуту сон разваливается на куски, из которых ничего не собрать, и ещё через минуту помнишь только, что сон был, и вот с первым глотком