Галерея римских императоров. Доминат - Александр Кравчук

А Констанций тем временем вооружался как мог, везде, куда простиралась его власть; он собирал войска для сражения и с персами, и с «мятежником». Призывались тысячи рекрутов, увеличивалось число кавалерийских частей, сословиям и ремесленникам в каждом поселении определялось, сколько они обязаны поставить одежды, оружия, боевых машин, продовольствия и тяглового скота, а также — разумеется — вводились новые налоги. От поборов и общественных работ император освободил только христианских священников, ибо часто говаривал: «это религия поддерживает наше государство, а не учреждения или физический труд и усилия».

Развернул Констанций и широкую дипломатическую акцию, направляя послов в небольшие приграничные государства на Востоке, чтобы склонить их не поддерживать персов. Одновременно он пытался усыпить бдительность Юлиана — против которого вовсю вооружался! — посылая тому примирительные письма; однако упорно продолжал титуловать его цезарем.

Обнаружилось также, что Констанций подбивает германцев перейти Рейн, чтобы связать, таким образом, силы противника и не позволить тому предпринять активные действия против императора. Поскольку вождь алеманнов, Вадомар, похоже, вел двойную игру, Юлиан велел его тайно схватить и вывезти в Испанию, а сам перешел Рейн в верхнем течении и опустошил тамошние земли. Сделано это было, чтобы обезопасить свой тыл в преддверии решающей схватки с Констанцием, которая неумолимо приближалась.

Юлиан отлично понимал, что у императора военное, моральное и политическое превосходство. Рейнские легионы не могли противостоять объединенным войскам империи. А общественное мнение осуждало самозванца и верило в счастливую звезду Констанция, всегда помогавшую ему во внутренних конфликтах. Останься Юлиан в Галлии и ограничься только обороной, он бы проиграл в ситуации, когда император подошел бы во главе армии, а германцы ударили бы из-за Рейна, — таким образом, повторилась бы история падения Магненция. Единственным шансом на спасение было начать наступление самому. Но ведь войска Юлиана провозгласили его августом как раз потому, что не желали оставлять родину! Разве они пойдут теперь на чужбину, рискуя потерять все в борьбе с гораздо более сильным противником?

Солдат обрабатывали разными способами. Доверенные люди расписывали опасность сложившегося положения, растолковывали необходимость застать врага врасплох, сулили огромные награды после победы. Затем сам Юлиан произнес речь, в которой напоминал о своих успехах в борьбе с германцами и то, что титул августа он принял вопреки своей воле, а в заключение сказал, что нынешняя ситуация велит опередить противника и овладеть Италией и Иллириком.

Армия ответила дружными возгласами согласия и ударами по щитам. Затем хором была принесена присяга, в которой клялись в верности вождю перед лицом любой опасности. Солдаты сами призывали на себя страшные кары, если не сдержат слова; а произнося эту клятву, приставляли острия мечей к своим шеям.

Приказ о начале похода был отдан летом 361 г., в июне или июле. Войска продвигались быстро и проводили много смелых операций. Друг Юлиана ритор Либаний так впоследствии описывал его поход: «Он мчался, будто бурная река, сметающая все на своем пути. Неожиданно занимал мосты. Появлялся перед еще спящим неприятелем. Делал так, что враг смотрел в другую сторону, а он заходил с тыла. Казалось, должен поступить так, а он совершал нечто прямо противоположное».

Армию разделили на два корпуса. Один перевалил через Альпы и двигался по долине Мала, второй шел с Верхнего Рейна вдоль подножия Черного Леса (Шварцвальда) к Верхнему Дунаю; этим вторым командовал начальник кавалерии Невитта, а сам Юлиан во главе трех тысяч отборных солдат двигался впереди него. При вступлении в долину Дуная удалось, по счастливой случайности, захватить много лодок в том месте, где река становится судоходной. Юлиан без колебания посадил на них свой отряд и устремился вниз по течению. Он без боя проплывал мимо верных Констанцию городов и пограничных пунктов — их должен был захватить идущий следом корпус, — стараясь поскорее продвинуться как можно дальше, прежде чем враг организует оборону.

Дунайской армией командовал тогда верный Констанцию начальник кавалерии Луцилиан, чья штаб-квартира располагалась в Сирмии на Саве. Там его и застал врасплох посланный Юлианом отряд коммандос, как мы сказали бы сейчас. Луцилиан спал, когда его разбудили крики и лязг оружия, а солдаты противника, словно пленника, привели его к Юлиану, перед которым он вынужден был совершить акт адорации. Днем двинулись на сам Сирмий, хотя идея напасть на мощный военный лагерь всего с тремя тысячами солдат могла показаться сумасшедшей. Однако Юлиан верил в свою удачу и надеялся на фактор неожиданности; он был убежден, что неприятель откажется от борьбы. Так и случилось: когда к вечеру он приблизился к предместью Сирмия, мирная толпа приветствовала его цветами, а местный гарнизон не замедлил к ней присоединиться.

Это был огромный успех. Ни один придунайский город и никакое воинское формирование уже не пытались сопротивляться. Но Юлиан передохнул здесь только один день. На рассвете следующего войско двинулось дальше на восток, чтобы занять Наисус (Ниш) и Сердику (Софию). Цезарь разместил свои отряды на горных перевалах между Сердикой и Филиппополем и мог теперь чувствовать себя спокойно, так как не опасался неожиданного нападения с востока.

Разместив штаб-квартиру в Наисусе, Юлиан занялся лихорадочной административной работой, а также писательством, стремясь привлечь к себе население новоприобретенных земель. Его канцелярия рассылала письма по городам и мало-мальски значимым персонам, в которых разъяснялись причины и обстоятельства предпринятых действий, при этом вся вина, разумеется, возлагалась на Констанция. Последнему припоминали и презрительное отклонение любых попыток к примирению, и участие в преступлениях 337 г., когда под ударами солдатских мечей погибли многие члены рода Константина Великого.

Письма эти встречали разный прием, в основном весьма прохладный, так как большинство было все же убеждено, что в конце концов победит Констанций. Во всяком случае, такова была позиция римского Сената. И тем не менее Юлиан позаботился о поставках в столицу зерна, а Риму грозил голод, поскольку администрация Констанция направила флот с египетским зерном в Константинополь.

Именно в Наисусе поздней осенью 361 г. Юлиан осмелился наконец открыто заявить о своих религиозных убеждениях. Он так писал об этом к одному из своих друзей: «Богам мы поклоняемся явно, а большинство наших солдат весьма набожны. Жертвоприношения совершаем публично. В благодарность богам мы принесли многочисленные гекатомбы, а они велят нам блюсти невинность и обещают, что щедро наградят наши труды, если только мы не впадем в праздность».

Надо сказать, что Юлиан внимательно собирал и соответствующим образом объяснял — для себя, своих людей и политической пропаганды — всевозможные якобы вещие знаки. Можно считать весьма символичным, что истинный характер своей веры он раскрыл в родном городе Константина Великого, который фактически сделал христианство государственной религией. Поэтому нет ничего удивительного, что именно здесь и тогда Юлиан публично атаковал этого императора и своего дядю, умершего без малого четверть века тому назад, называя того разрушителем порядка, поправшим закон и традиции.