Никогда не называй это любовью - Дороти Иден

– А если его посадят на несколько лет…

– Мистер Парнелл в тюрьме несколько лет! Как тебе не стыдно? А я-то считала, что могу восхищаться твоим умом!

– Вы хотите сказать, что он изыщет способ сократить срок своего приговора. Но как? Мистер Фостер и еще кое-кто с радостью увидели бы его мертвым!

– Ты преувеличиваешь, – безмятежным тоном проговорила тетушка Бен. – Из-за беременности у тебя постоянно разыгрывается воображение. Сядь-ка лучше и намотай мне немного шерсти. Знаешь, как успокаивает это приятное занятие? В любом случае, по-моему, мистер Гладстон – твой друг. Почему бы тебе не пойти к нему и не попросить прекратить эту варварскую историю? Тем более, что перед лицом истории она будет выглядеть весьма некрасиво.

– О тетушка! – в отчаянии воскликнула Кэтрин. – Меня не интересует история. Меня интересует то, что происходит в настоящий момент, сейчас! И, по-моему, нет смысла идти к мистеру Гладстону или к кому-нибудь еще, кому нужен арест мистера Парнелла.

– Тогда чего тебе вообще волноваться, скажи на милость?

– Я не позволю, чтобы из него сделали мученика для его несчастной страны! – вскричала Кэтрин.

– Согласна, это крайний способ победить в политическом вопросе, – кивнула тетушка Бен и посмотрела на Кэтрин поверх очков. – Однако ирландцы имеют склонность из всего делать мелодраму и не задумываются над тем, что мистер Парнелл станет исключением. Вдень-ка мне нитку, деточка, а то я ничего не вижу дальше дюйма от моего носа.

После обеда Кэтрин с трудом добралась до дома, сопротивляясь неистовым порывам ветра. Ее сердце подскочило от неожиданности, когда она увидела возле главного входа одноконную двухместную карету. Но вскоре она узнала лицо Партриджа, их кучера. При виде хозяйки он поднес руку к фуражке и сквозь ветер прокричал, что только что привез капитана из Лондона домой.

Так, значит, Вилли здесь! А привести его домой могла только одна причина.

Она поспешила в дом и увидела Вилли, сбрасывающего с себя теплую шинель. Он повернулся и, даже не пытаясь скрыть своего торжества, громко произнес:

– Итак, им удалось поставить Парнелла на колени!

– Он арестован?

– Сегодня утром в отеле «Мориссона». Его отправили в Килмейнхэм. Они забрали еще Секстона, Диллона и О'Брайена. Что ж, сами виноваты. И особенно Парнелл. Теперь у него будет время поразмыслить о жестокости и глупости его политики. Смотреть сквозь пальцы на жестокость и насилие, все время отворачиваться от англичан, открыто презирая их, – это было безумие с его стороны. Я тебе уже говорил, что если бы решение ирландского вопроса поручили мне и еще нескольким знающим людям, то мы проделали бы эту работу определенно лучше. Утром я обсуждал этот вопрос с Чемберленом и Дилком. И, в общем-то, в той или иной мере взял на себя задачу отыскать определенный способ разобраться наконец с этим злосчастным, тупиковым положением.

Голубые глаза Вилли сверкали от радости и триумфа. Наверное, больше ничто бы не могло обрадовать его сильнее, нежели нынешняя ситуация: ведь его могучий соперник повержен и счастливая возможность отличиться теперь сама вдет ему в руки. Кэтрин страстно захотелось влепить ему пощечину – прямо в его лоснящуюся от восторга физиономию, вышвырнуть его вон. И она не знала, как ей скрыть свое отвращение к нему.

– И сколько времени его собираются продержать в тюрьме? – наконец смогла она спросить.

– О, надеюсь, несколько месяцев.

– Несколько месяцев?!

Ее тревога была столь очевидна, что Вилли посмотрел на нее с подозрением.

– А тебе-то какое до этого дело? Ведь не собираешься же ты блистать на званых вечерах или наносить визиты вежливости мистеру Гладстону? В ближайшие несколько месяцев ты, как и подобает женщине в твоем положении, будешь находиться дома и готовить себя к родам. Надеюсь, арест мистера Парнелла не повлиял на твою жизнь. Или все-таки повлиял?

Он подошел к ней ближе и посмотрел на нее таким тяжелым взглядом, что ей пришлось пробормотать что-то насчет того, что она просто очень расстроилась за мистера Парнелла, поскольку он человек не совсем здоровый и тюремные стены вряд ли пойдут ему на пользу.

– Ты бы лучше волновалась о моем здоровье, а не о здоровье этого Парнелла! Меня вновь мучают приступы подагры, к тому же я безбожно простужен и при этом не могу бросить дела. А Парнеллу, наоборот, посчастливилось, ибо теперь он сможет как следует отдохнуть, и уверяю тебя, он не будет испытывать недостатка в пище. Каждую ночь у порога Килмейнхэма будет лежать жирная куропатка, свиной бок или превосходный лосось.

– Конечно, ведь народ любит его.

– Ты хочешь сказать, совсем рехнулся из-за него, – угрюмо возразил Вилли. – А что еще можно сказать о человеке, если моя собственная жена при виде его впадала в неистовство? Но, несмотря на все это… – говоря эти слова, он зловеще сверкнул глазами, – у меня есть кое-что, чего нет у него. – Вилли идиотски хихикнул. – У меня есть жена. Иди же ко мне и поцелуй меня, любовь моя.

– Вилли! – У нее вновь подпрыгнуло сердце. – В такое время дня!

– Не надо сетовать на время дня, на детей или слуг. Если ты любящая жена, то просто поверни ключик в замке.

– Но я не любящая жена!

– Черт тебя подери, в самом деле! Я больше не намерен терпеть эту чепуху в стиле светских дамочек. Ты слышишь?! – Он схватил ее за запястье и злобно вывернул его. Потом отбросил ее руку. – Позвони и прикажи принести чаю. И передай Анне, что нам хотелось бы сегодня вечером поужинать пораньше.

– Ты остаешься?

– А что, мне нужно испрашивать особого разрешения?

– Нет, если ты будешь спать у себя. Я себя неважно чувствую. Ребенок…

– Забудь о нем. Остальные рождались совершенно безболезненно. Ведь так?

И у него снова появилось какое-то веселое мальчишеское выражение на лице. Даже трудно было представить, что всего несколько минут назад он был груб, резок, нагл и безобразен по отношению к ней. Происходящее казалось Кэтрин сплошным несчастьем. Да, несчастьем…

Ближе к полуночи буря утихла и на небе показалась луна, которая медленно выплыла из-за темных облаков. Та же самая луна светит сейчас над Дублином. Сможет ли он увидеть ее из своей камеры? В камере ли он и лежит ли на грубой скамье – неудобной, холодной? А когда он наконец заснет, то его лицо, наверное, осунется, побледнеет, станет совсем тонким и отрешенным, как у монаха? И заснет ли он или будет лежать без сна, думая о толстых металлических решетках на двери? Как лежала она, правда, вместо металлической решетки у нее на груди лежала тяжелая рука Вилли. Прямо как в тюрьме…

– Китти О'Ши, – вслух проговорила она, и ее голос задрожал от презрения.

Под громкие аплодисменты мистер Гладстон заканчивал свое сообщение в Гилдхолле[30]: