Никогда не называй это любовью - Дороти Иден

– Мне сообщили, что с целью защиты закона, порядка, права собственности и земельной свободы – первооснов политической жизни и цивилизации, для начала был арестован человек, известный тем, что сам предпринял попытку уничтожения авторитета закона.

А в это самое время в Уонерш-Лодж почтальон принес письмо, адресованное миссис О'Ши:

Моя дорогая Кэти.

Только что меня арестовали два симпатичных детектива, и вот я пишу эти слова, чтобы сообщить тебе, что ты должна быть бодрой и ни в коем случае не унывать. Единственное, что сейчас может взволновать меня до глубины души, – это мысль о том, что мой арест, возможно, причинил боль тебе и нашему ребенку. Ты же знаешь, дорогая, что я очень не люблю, если ты горюешь. Никогда у меня не будет другой жены, кроме тебя, поэтому, случись что-нибудь с тобой, мне придется умереть бездетным.

С политической точки зрения, мой арест весьма кстати для меня: ведь такое действие со стороны властей повлечет быстрое наступление с нашей стороны, но несколько месяцев все будет спокойно, а потом меня освободят.

Весьма восприимчивая тетушка Бен прислала в Уонерш-Лодж записку:

Кэтрин, сегодня оставайся дома с детьми. Погода очень неприятная для того, чтобы идти через парк.

Пока девочки делали уроки, Кэтрин вышивала, сидя у камина. Но как только Кармен стала взбираться ей на колени, Кэтрин вдруг резко поднялась.

– Что это такое? Такая большая девочка хочет посидеть у мамы на коленях?

Кармен, не произнеся ни слова, прижалась головкой к материнской груди.

– Ей кажется, что ты чем-то опечалена, мамочка, – объяснила Нора. – Но ведь это не так, правда?

Кэтрин опустила подбородок на головку Кармен. Маленькое теплое тельце дочери крепко-крепко прижималось к ней, и Кэтрин испытывала чувство невероятного уюта и сладостного умиротворения, хотя с самого утра у нее болело горло и было очень трудно говорить.

– Я просто задумалась. У меня есть один секрет.

Кармен мгновенно подняла голову, а Нора тоже подбежала к Кэтрин.

– Что за секрет? Расскажи нам, мамочка. Ну расскажи!

– Рассказать? – переспросила Кэтрин, улыбаясь при виде двух пар испытующих голубых глаз. – Ну что ж, ладно. Я решила, что у нас в доме появится еще один ребенок.

– Наш собственный? Правда, правда, наш собственный?

Кэтрин кивнула.

– Разве вы забыли, как сами просили меня об этом?

Кармен радостно рассмеялась, а Нора взвизгнула:

– Ой, мамочка, какая ты добрая! А когда он появится? Скоро?

– Ну, не сразу же. Вам надо потерпеть. До весны.

– Ой, как долго еще ждать! А папа знает? А ты написала об этом Джералду?

– Папа знает, а Джералду вы можете написать сами. А сейчас давайте-ка поднимемся в мансарду и спустим оттуда колыбельку и детскую коляску.

– И детскую одежку! – снова взвизгнула от удовольствия Нора.

– Нет, у маленького должна быть новая одежка. Зато там, наверху, есть ваше старое кресло-качалка и лошадка.

Вот так и прошел этот долгий день. Когда же дети наконец отправились спать, Кэтрин удалось собраться с мыслями и написать длинное и, в общем-то, спокойное письмо. Она никогда не думала, что когда-нибудь ей придется писать письмо в тюрьму. «Килмейнхэмская тюрьма, Дублин», – написала она на конверте и, надев шляпку и теплую накидку, вышла на пронзительный ветер, чтобы самой отнести письмо на почту.

Светила луна – завершился еще один мучительный день. Если бы она знала, сколько трудных и скорбных дней ожидает ее впереди, то, наверное, встретила бы их с большим мужеством. Но, как известно, политических заключенных держат в застенках годами. Посмеет ли английское правительство сделать подобную вещь с таким знаменитым и почитаемым человеком, как мистер Парнелл? Она не сомневалась, что правительство поступит именно так. Еще прежде она заметила жестокий блеск в синевато-серых глазах мистера Гладстона. Кроме того, она знала, что королева с каким-то неистовым постоянством испытывает страшную неприязнь к ирландским повстанцам. Поэтому вся огромная мощь Британии теперь направлена против одного из клеветников и подстрекателей, каким считала Парнелла королева, в результате чего его могут просто уничтожить.

Кэтрин боялась этого больше всего на свете. И еще она боялась – правда, намного меньше, – что ему не разрешат писать ей письма из тюрьмы или их будут подвергать соответствующей цензуре.

Она пристыдила себя за этот страх, когда от Чарлза пришло следующее письмо. И вновь Кэтрин удостоверилась в его остроумии и необыкновенном присутствии духа.

Моя дорогая и единственная Кэт!

Теперь, когда мы находимся в полной безопасности и мирно сидим себе взаперти за толстыми решетками, я наслаждаюсь спокойствием и тишиной этой ночи. И вот рука сама потянулась к перу, чтобы написать тебе это письмо. Есть кое-какие известия. Сперва я должен сообщить тебе, что сплю я здесь просто без задних ног, мне разрешают читать газеты в постели по утрам, и, кстати, если пожелаю, мне в постель приносят также и завтрак.

Тем не менее мне бы хотелось поведать тебе историю моего пребывания здесь с самого начала.

Когда я услышал, что детективы интересуются мной, то ужас охватил все мое существо, ибо я вспомнил твои слова о том, что если такое произойдет, то это убьет тебя. Я попросил этих людей на несколько минут выйти из номера, а сам тем временем быстро написал тебе несколько слов утешения и надежды, ибо знал, какое сильнейшее потрясение испытает моя любимая, узнав о столь прискорбном факте.

Я очень боялся, что не смогу отослать это письмо, но почти перед самыми воротами тюрьмы они остановили кэб и разрешили мне опустить его в почтовый ящик. Единственной мукой в первые дни моего пребывания здесь было ощущение того, как ты страдаешь. Но наконец пришло первое письмо от тебя, и я понял, что с тобой все в порядке.

Тебя не должно волновать то обстоятельство, что я нахожусь в лазарете. Здесь я только потому, что это намного удобнее, чем в камере: с восьми до восьми пребываешь среди большого количества людей, если не считать шести часов дня, когда ты ешь. Лазарет представляет собой целое скопление помещений, и каждое из них предназначено для одного человека. Диллон находится в камере, но в качестве особой привилегии ему дозволено в дневные часы выходить оттуда и присоединяться к нам. Изо дня в день мне приходится выдумывать различные недомогания, чтобы у доктора Кенни был предлог держать меня в лазарете, но я ни разу в жизни еще не чувствовал себя лучше, так что подчас совершенно забываю о том, что нахожусь в тюрьме. Я абсолютно не обращаю внимания на лязг ключей и грохот дверей.

Единственное мне не нравится: правительство настояло на том, чтобы каждую ночь в тюрьму присылали полицейских, двое из которых спят прямо напротив моей двери, а еще двое под моим окном. Со временем здесь очень строго, и поэтому я вынужден напрягать всю свою изобретательность, чтобы передавать письма для отсылки тебе и получать твои в ответ. Но ко всему можно привыкнуть, кроме того, отнеслись к нам, прямо можно сказать, нестрого. Ведь я совершенно не сомневался, что в качестве наказания нас раскидают по разным тюрьмам страны, но, очевидно, они сочли это место достаточно надежным, чтобы держать в нем меня. На самом деле оно вовсе не надежно, и я могу выбраться отсюда, когда захочу, хотя, наверное, самым мудрым поступком с моей стороны будет дождаться освобождения. А теперь, дорогая моя, желаю тебе доброй ночи. Обещай, что будешь спать сладко-сладко и, когда мы с тобой встретимся вновь, выглядеть такой же красавицей, как в последний раз, когда я целовал твои нежные губы…