Последний романтик - Тара Конклин

У него была грубая кожа, сухая, шелушащаяся, в шрамах. Я разгладила ее кончиками пальцев, потерла рукой, чтобы согреть. Шрамы ощущались под моей рукой как мелкие камушки, вытащенные со дна пруда.

Я сдвинула очки на кончик носа.

– Ну-ка, посмотрим, – сказала я, сначала уставившись ему в глаза, которые из диких становились спокойными и заинтересованными, и лишь потом на ладонь.

Да, вот она – линия жизни. Она вилась, прерывалась, начиналась снова и прерывалась во второй раз.

– Ваша жизнь была нелегкой, – сказала я.

Юноша фыркнул и пожал плечами.

– Но будущее сулит добрые обещания. У вас сильна линия любви. Видите, вот? – Я провела по ней указательным пальцем, чувствуя биение его пульса.

Я хотела сказать этому человеку, что величайшие труды в поэзии, которые и делают из нас поэтов, – это истории, которые мы рассказываем о себе. Мы создаем их из нашей семьи, крови, своих друзей, любви и ненависти, из того, что мы прочитали, видели и наблюдали. Жажда и сожаление, болезнь, сломанные кости, разбитые сердца, достижения, полученные и потраченные деньги, видения и гадания по руке. Мы рассказываем эти истории, покуда верим в них и верим в себя, и это самая мощная вещь на свете.

Но прежде чем я успела начать, он наклонился вперед, чуть не коснувшись моей головы своей. – Правда? – спросил он. – Сильная линия любви? Вы ее видите?

Я выпрямилась. В его лице я увидела очень слабое, легчайшее трепетание надежды.

– О да, – сказала я. – Вижу.

До встречи с Луной Джо прожил в Майами четырнадцать месяцев. Потом он вспоминал эти дни, как череду испытаний, типа – зачарованный рыцарь должен сперва украсть коня, или победить толпу чудовищ, или соткать за день сто тюков полотна, чтобы король согласился отдать дочь за него замуж. Это было именно то, что делал Джо все дни до того, как встретил Луну: проходил испытания.

В тот день, когда он впервые увидел Луну Эрнандес, Джо рано вышел с работы. Он шел с единственной целью – преодолеть как можно большее расстояние между офисом и своей выпивкой. День не был каким-то особенно плохим; ему просто надо было выдохнуть. От ощущения зубовного скрежета, от выступающего на лбу пота, от гудения в голове, от постоянной болтовни. Снаружи на тротуарах было полно народу, из какой-то машины доносилась громкая музыка, и ритмичное звучание басов, казалось, било Джо четко между бровей. Иногда Джо тосковал по Нью-Йорку с силой, которая раньше ассоциировалась у него только с сексом, но сегодня он поднял взгляд к небу Майами, к солнцу Майами. Они казались привычными и милыми. Почти как дома.

Закинув пиджак на плечо, Джо шел, минуя квартал за кварталом, пока толпы туристов поредели, над головой закружились чайки и он ощутил на губах привкус моря. Он шел уже минут двадцать, пока не заметил низко висящий, малозаметный знак: «Ревель. Бар + ресторан». Джо остановился. Он не замечал раньше этого места и никогда не слышал о нем, но все равно зашел.

Длинная темная полированная стойка, несколько окон, выходящих на залив Бискейн. Полы и диваны были черными. За стойкой Джо разглядел ресторанную зону с блестящими стеклянными столиками, в это время еще пустыми. Все вместе напоминало глубокую расщелину, освещенную проникшим откуда-то издали лучом солнца.

– Джин с тоником, – сказал Джо бармену и подтянул к себе стул.

Бармен работал быстро, взмах бутылкой, тихое щелканье ледяных кубиков – и стакан уже стоял перед Джо. Горьковатая прохлада потекла по нёбу. Один глоток, другой.

Так уже лучше.

Накануне Джо играл в бейсбол, и теперь тело ломило самым приятным образом. Он помотал головой, помял правое плечо, потом – левое. После тринадцатилетнего перерыва Джо снова начал играть в бейсбол. Его позиция всегда была в центре поля. Его рост, размах и растяжение рук, дополненных десятком сантиметров неровной, потрескавшейся кожи, превращали его в неприступную стену из мышц и ловкости. Теперь его команда состояла из мужиков среднего возраста с животами и ипотекой, но Джо все равно мог забивать. Он снова ощутил его, это восхитительное напряжение готовности подающего, повороты головы на десять градусов, чтобы посмотреть на первого и третьего нападающих, взмах, взмах и кивок ловцу. И потом сам мяч, мигающий поток белой скорости, и крак? Попадет ли по нему бита? Ноги Джо прыгали, а руки вытягивались раньше, чем мозг успевал выдать ответ. Тум в перчатке, и дрожание немедленно отброшенного дальше мяча. Вторая линия. Все.

Глоток. Еще глоток.

Почему он вообще перестал играть? Он вспомнил стресс и привкус рвоты в глубине рта. Тренер в Олдене, каждая тренировка, как проклятый отборочный тур. Его бросковая рука снова обретет силу. После колледжа Рене сказала ему, чтобы он снова начал играть. «Никогда не поздно, – говорила она, – когда ты что-то любишь». В двадцать два, в двадцать три, в тридцать он не верил ей. Но сейчас, выйдя снова на это поле, тридцатидвухлетний, во всех смыслах потрепанный, Джо понял, что Рене была права. Это не было то же самое. Конечно, это и не могло быть тем же самым, но все равно это было очень похоже.

– Еще один? – спросил женский голос, и он поднял глаза.

Бармен сменился. Темные глаза, длинные темные волосы, родинка размером с горошину высоко на скуле. Ее взгляд был нетерпеливым и закрытым, не допускающим даже капли симпатии, интереса или желания помочь, ничего, что намекало бы на чаевые.

Джо кивнул и смотрел на нее, на ее зад, пока она делала напиток. Он почувствовал, что ее неприветливость вызывает интерес – в нем, не в ней. Стакан на салфетке очутился перед ним, а она снова отвернулась – быстрее, чем он успел пробормотать свое спасибо. Обаятельно? Ну да, когда-то. Все это тоже было уже очень давно.

* * *

Луна пришла на работу поздно, встряхнула волосами. Родриго, управляющий рестораном, всегда говорил ей, что их надо носить поднятыми наверх, но ей нравилось, когда они распущены и спадают по спине тяжелой волной. Дима уже был на месте, делал напиток сидящему в баре человеку. Тот казался серым и печальным, сидел, сгорбившись на стуле и не глядя по сторонам. Луна повязала передник, посмотрелась в маленькое зеркальце, которое носила в сумочке, и стерла пятнышко туши из-под ресниц.

Дима разошелся с ней по пути в кухню, сказав:

– Еще лаймов.

Человек быстро, в три, максимум в четыре глотка осушил свой стакан. В нем постукивал лед.

– Еще один? – спросила Луна, и он поднял голову.

Лицо было опухшим, красноватым, а глаза – ярко-голубыми. Их яркость поразила ее. Он не был похож на пьяницу, на настоящего пьяницу, но выглядел усталым и привычно грустным или, может, больным. Какая-то выматывающая болезнь, решила Луна. Ну или отравляющая пища. Она недавно читала о пестицидах, химических удобрениях и медленном проникновении химикатов в органы и мышцы.

Человек кивнул, и Луна повернулась, чтобы смешать ему напиток. Он рассматривал ее сверху донизу, она видела его отражение в зеркале на стенке за баром. Луна знала, что мужчины всегда так смотрят на нее.