Эфирное время - Полина Дашкова

На следующий день Лиза позвонила знакомому кинологу,спросила, как ей отблагодарить ветеринара.

– Не берет денег? Странно. Это очень дорогой врач. Да,спиртное он не употребляет совсем. Ну, я не знаю, если вас это так беспокоит,подарите ему хороший одеколон.

Лиза купила дорогую мужскую туалетную воду. Юрий Ивановичпринял подарок, но на следующий вечер вытащил из сумки и поставил на еетуалетный столик коробочку «Шанель №19».

– Да вы что, Юрий Иванович… – опешила Лиза.

– Кажется, это ваш запах. И давайте на этом успокоимся.

Лота чувствовала себя все лучше, нос у нее сделался влажным,холодным, она начала понемногу есть, попросилась на улицу, и Лиза сталавыходить с ней во двор два раза в день. Помощь ветеринара уже не требовалась,но когда он позвонил и спросил, надо ли приехать, она неожиданно для себяответила:

– Да, пожалуйста, если вы можете… Они просидели на кухне дорассвета, и разговор у них получался странный. Слова почти ничего не значили.Уютная болтовня Двух усталых немолодых людей, которые отлично понимают другдруга. Но в паузах повисала тяжелая жаркая тишина от которой у обоих покалывалокончики пальцев.

– Простите, Юрий Иванович, я вас совсем заболтала, –спохватилась она, когда за окном стало светать.

Они не могли назвать друг друга на " ты " и поимени. Воздух вокруг них так сгустился, что казалось, от простого «ты» всевзорвется к чертовой матери.

– Меня никто не ждет, – произнес он низким тяжелым голосом.

– Ну все равно. Простите меня. Поздно уже, вернее, рано.Рассвет. Пора спать.

– Да, конечно, – он поднялся, – я доеду. Всего доброго.

Они неловко столкнулись в узком дверном проеме и застыли,глядя друг другу в глаза. Какое-то угрюмое, дикое, совершенно незнакомоечувство медленно закипало у нее внутри, заполняло все пространство ее души, неоставляя ни капли света.

«Совсем сбрендила, старая дура?» – грубо рявкнул разумныйвнутренний голос.

У нее кружилась голова, ноги стали ватными, но все-такихватило сил отступить в сторону, ускользнуть от его настойчивых губ, стряхнутьего твердые теплые ладони.

– Лиза, я не могу больше. Я не железный. Я понимаю, тызамужем, но я один, ты знаешь, я не женат, поехали ко мне, – он продолжалсмотреть на нее в упор, и ' только сейчас она заметила, что глаза у неготемно-серые, а не черные, как казалось раньше.

– Спокойной ночи, Юрий Иванович. Простите, что заболталавас. Всего добро-то, – хрипло произнесла она, глядя в пол.

Когда за ним закрылась, дверь, Лиза упала на кровать изаплакала, горестно, безутешно, как в детстве из-за плохой оценки. «О, Господи,ну почему? Что в нем такого? Практически, первый встречный, случайный, ничем непримечательный человек. Зачем мне это?» – думала она под собственные судорожныедетские всхлипы.

Приковыляла Лота, стала слизывать слезы с ее лица, пытливо,внимательно глядела в глаза, словно спрашивала: «Что с тобой?»

– Мне плохо, Лота. Мне просто отвратительно. Я не знаю, чтотеперь делать, – бормотала она, гладя собаку, – со мной никогда ничего подобногоне было и быть не могло.

Политический обозреватель, кандидат исторических наук, матьдвоих детей, верная жена, образец строгости и добропорядочности, ЕлизаветаПавловна сошла с ума, влюбилась, как шестнадцатилетняя девчонка. Впервые вжизни.

На следующий день Лиза отправилась в аэропорт, встречатьмужа с детьми. Кончился отпуск, хлопоты с Лотой взяла на себя домработница.Собака после пережитых страданий стала трогательно-тихой и ласковой.

Юрий Иванович звонил каждый вечер, но уже не домой, а на еесотовый, аккуратно интересовался здоровьем собаки. Она вежливо благодарила,подробно докладывала, как Лота себя ведет, что ест, как спит. Собакачувствовала себя хорошо, и казалось, невозможно было придумать повода длявстречи.

– Я должен осмотреть Лоту, – решительно заявил он черезнеделю по телефону, – когда вам удобно, чтобы я приехал? Лиза, я не могу безтебя, – добавил он быстро, на одном дыхании, совсем другим голосом.

«Никогда! – испуганно выкрикнула про себя Лиза. – Никогда ини за что!»

Но это было совсем уж глупо. При чем здесь здоровье собаки?Лоту действительно пора было показать врачу.

– Мне бы не хотелось вас затруднять. В общем, все в порядке…Хотя, если не возражаете, я после эфира заеду домой, возьму Лоту и привезу ее квам в лечебницу.

«Что за чуть ты несешь? Эфир у тебя заканчивается в часночи…»

– У вас сегодня, кажется, ночной эфир.

– Да, конечно, давайте завтра утром. Хотя… утром у менязапись… Простит что же я вам голову морочу?

– Правда, Елизавета Павловна, сколько можно морочить головумне и себе? Записывайте адрес и приезжайте сегодня после эфира ко мне домой.Вместе с Лотой.

Она записала адрес в своем ежедневнике, опять на неенакатило странное головокружение, слабость, почти дурнота. Ей стало страшновыходить в эфир в таком состоянии. Из зеркала в гримерной глядела на неепомолодевшая, восторженно – томная идиотка. Глаза сверкали, брови выгнулисьудивленными дугами, линия рта смягчилась, ресницы трепетали, как крылья бабочек.Что-то появилось в ней беспомощное. У нее началось раздвоение личности.Влюбленная романтическая дурочка с фиалковым огнем в глазах и розовым дымом вголове мешала разумной сорокалетней ответственной даме жить и работать.Сыпалось все: карьера, семейное благополучие, она самой себе не нравилась, онасебе не доверяла.

Хорошо, что в ночном эфире она беседовала не с какой-нибудьнапористой скандальной личностью, а с пожилым интеллигентным финансистом.Двадцать минут разговора тянулись бесконечно, Лиза чувствовала, как светятся унее глаза, как губы сами собой растягиваются в дурацкой загадочно-счастливойулыбке, которая была совершенно неуместна, ибо речь шла о вещах серьезных ипечальных, о нестабильности рубля и дефиците бюджета.

Вместо привычной телестудии, вместо объектива камеры исолидного собеседника за студийным столом она видела перед собой ЮрияИвановича, как он сидит у телевизора, и всей кожей чувствовала, как он на неесмотрит, как ждет, когда закончится эфир.

– Вы были очаровательны, Лиза, – заявил после эфира старыйфинансист и церемонно поцеловал ей руку, – знаете, в вас появилось что-тосовсем новое. Глазки заблестели по-особенному.

Впервые за многие годы к ней обратился по имени совершенночужой человек, впервые скользнула в интонации игривая снисходительность. Такпринято общаться с хорошенькими молоденькими секретаршами. И еще ей показалось,что все, кто находился в павильоне – администратор, операторы, осветители, –уставились на нее с нехорошим любопытством.