Ломоносов - Рудольф Баландин

1748 год был для него счастливым. Он написал «Оду на день восшествия на престол Ее Величества государыни императрицы Елизаветы Петровны». Стихотворение начиналась величаво и велеречиво, а царица уподоблялась богине:

(В 5-й главе «Евгения Онегина» Пушкин невольно или сознательно подражал этим строкам:

В декабре президент Академии граф Кирилл Разумовский преподнес во дворце эту оду императрице. Сочинение Ломоносова ей понравилось, и она отблагодарила его щедро: двумя тысячами рублей. Он смог наконец-то рассчитаться с долгами. С этого же года он стал получать дополнительно 200 рублей за работу в «Санкт-Петербургских ведомостях», где исправлял все переводы и редактировал материалы.

Его авторитет как литератора и знатока языков был велик. К нему поступали на редактуру переводы многих книг, печатавшихся Академией наук. Он и сам должен был делать переводы. 22 апреля 1748 года он пишет Г.Н. Теплову: «Хотя должность моя и требует, чтобы по присланному ко мне ордеру сделать стихи с немецкого, однако я того исполнить теперь не могу, для того что в немецких виршах нет ни складу, ни ладу. Таким переводом мне себя пристыдить весьма не хочется и весьма досадно, чтобы такую глупость перевесть на российский язык».

Ему дали на рецензию трагедию Сумарокова «Гамлет». Похвалив ее, Михаил Васильевич не удержался от эпиграммы, где посмеялся над двусмысленным выражением героини трагедии Гертруды (об этом мы уже писали в главе 4).

Примерно с этих пор Сумароков из его почитателя превратился в хулителя. Возможно, его, родовитого дворянина, оскорбила издевка со стороны выходца из крестьян, да еще прославленного как поэта и ученого.

Летом 1748 года началось строительство здания лаборатории на деньги императорского кабинета и под присмотром Ломоносова. Работа шла споро, и в феврале следующего года Михаил Васильевич уведомил академическую канцелярию, что лаборатория «уже по большей части имеет к химическим трудам надлежащие потребности и в будущем марте месяце, как скоро великие морозы пройдут, должна будет вступить в беспрерывное продолжение химических опытов».

Эта лаборатория была, по нашим меркам, чрезвычайно скромна: три сводчатые комнаты общей площадью около ста квадратных метров и чердачное подсобное помещение. Большая комната — собственно лаборатория со специальной печью и вентиляционной трубой. Вторая — кабинет, где готовились вещества для опытов, велись записи и читались лекции студентам. Третья — кладовая для хранения реактивов, необходимых материалов и приборы. Точность его экспериментов отвечала самым строгим требованиям того времени (наиболее легкий разновес — 0, 0003 грамма).

В 1749 году семья Ломоносовых пополнилась: родилась дочь, названная Еленой. Ей суждена была долгая жизнь, в отличие от предыдущих детей Михаила Васильевича (сын умер вскоре после рождения, а первая малышка дочь — вскоре после приезда с матерью в Петербург). Теперь расходы семьи возросли; Ломоносов опять вынужден был залезать в долги.

Работы у него прибавилось. К торжественному собранию Петербургской Академии наук Ломоносову было предложено написать похвальное слово императрице, а Миллеру — речь исторического содержания, для которой он избрал тему трудную, спорную и не лишенную политического подтекста: «Происхождение народа и имени Российского». Понимая это, Шумахер предложил академикам рассмотреть работу, чтобы выяснить, «не сыщется ли в ней чего-нибудь предосудительного для России».

Обнаружилось немало «предосудительного». По словам Григория Шторма, «Ломоносов обрушился на историка с окрашенной в сугубо националистические тона критикой. Он обиделся за Нестора, о котором автор осмелился говорить «предерзостно», обвинил Миллера в уничижении российского народа и подверг сомнению знания противника вообще».

Однако не один Ломоносов выступил против речи Миллера, которая и была запрещена к чтению прежде всего по настоянию Теплова и Шумахера. В ней историк выступил как объективист, упоминающий все, что в старинных преданиях, летописях и хрониках говорилось о России и русском народе. Для торжественной академической речи такой подход, по сути своей, был недопустим.

Впрочем, данная непростая тема заслуживает серьезного осмысления, что мы и постараемся сделать в последней главе. А пока примем к сведению, что Ломоносову пришлось основательно заниматься историей России в дополнение ко всем прочим своим интересам и обязанностям. К нему как поэту и человеку с глубоким уважением относился молодой просвещенный граф Иван Шувалов. 18 августа 1750 года Ломоносов отправил ему, направлявшемуся в Царское Село, сопровождая Елизавету Петровну, послание:

Поэт и тут оставался ученым, упомянув преодолевшую природу «хитрость мастерства», благодаря которому вода, вопреки силе тяготения, устремляется вверх. По своему обыкновению, Ломоносов начинает стихотворение картинами природы. А в конце напоминает, что ему некогда любоваться «прелестями натуры»: он стоит у горна и «покоя не знает».

Благодаря ли этому письму, а главное, расположением к нему Шувалова Ломоносов был удостоен высочайшей аудиенции. На ней, по-видимому, императрица пожелала, чтобы он сочинил пьесу. Возможно, тогда же она обмолвилась о том, что ему пристало написать своим возвышенным слогом историю России.

В том же году Ломоносов написал трагедию «Тамира и Селим», где изображена, по его словам, «стихотворным вымыслом позорная погибель гордого Мамая». Крымская царевна Тамира говорит:

И в этом случае слышится голос ученого. Он объясняет, почему солнечные лучи стали «кровавыми»: они проходят «сквозь пар густой», то есть сквозь воздух, насыщенный водяным паром (добавим — или пылью).

Есть в трагедии мысль, которую позже Ломоносов будет доказывать в научном сочинении о «сохранении и размножении русского народа»: брак должен быть основан на взаимной приязни, если не любви. Тамира по мере своих сил старается избежать свадьбы с «нелюбезным ей» Мамаем.

Хотя это произведение названо трагедией, у него счастливый конец. Так что жанр определяется не сюжетом, а возвышенным слогом. Автор в монологе Надира, дяди Тамиры, вновь возвращается к теме супружества, брака без любви ради корысти: