Парк Горького - Мартин Круз Смит

Аркадий не знал, что сказать. Это был не разговор, а какой-то бессвязный монолог. Ему словно читали лекцию, не обращая на него ни малейшего внимания.

— Как старый друг и деловой партнер СССР, я имел честь, помимо Дворца пушнины, побывать на различных советских предприятиях этой отрасли. В прошлом году я летал в Иркутск и посетил там Дом пушнины. Сейчас я в Москве с деловым визитом. Каждую весну Министерство торговли приглашает нескольких покупателей, чтобы договориться о распродаже остатков пушнины. Мне всегда доставляет удовольствие бывать в Москве, потому что здесь я общаюсь со множеством русских людей. Не только с близкими друзьями в министерствах, но и с артистами балета и кино. Теперь вот со старшим следователем по делам об убийствах. Жаль, что не смогу остаться до Первого мая — как раз накануне вечером улетаю в Нью-Йорк.

Осборн открыл золотой портсигар, достал сигарету и закурил, не замедляя шага. Аркадий понял, что монолог не был таким уж бессвязным. Он бил прямо в цель. Каждая деталь, касающаяся деятельности Осборна, о которой он так охотно рассказывал, подавалась им в таком свете, что Аркадий представал в роли ничтожного государственного чиновника. И Осборн делал это не просто ради того, чтобы показать себя. За несколько минут он продемонстрировал свое полное превосходство. В голове следователя не осталось ни одного вопроса, разве что те, которые нельзя было задавать.

— Как их убивают? — спросил Аркадий.

— Кого? — остановился Осборн. На лице его было не больше интереса, как если бы Аркадий вскользь упомянул о погоде.

— Соболей.

— Инъекциями. Это безболезненно, — Осборн снова зашагал вперед, на этот раз не так быстро. На собольей шапке сверкали капельки росы. — У вас ко всему профессиональный интерес, уважаемый следователь?

— Но соболя — это так увлекательно! А как на них охотятся?

— Их можно выкуривать из нор. Или обученными для этого лайками загоняют на дерево, потом валят окружающие деревья и растягивают сети.

— Соболи охотятся так же, как норки?

— Соболи охотятся на норок. Нет никого быстрее их на снегу. Сибирь для них сущий рай.

Аркадий остановился и, обломав три спички, закурил свою «Приму». Его улыбка говорила Осборну, что он, Аркадий, настроен не больше, чем на легкую болтовню.

— Ленинград, — вздохнул Аркадий, — что за прекрасный город. Его еще называют Северной Венецией.

— Да, я слышал.

— Знаете, меня всегда удивляло, почему Ленинград дал всех больших поэтов. Не Евтушенко или Вознесенского, а таких великих, как Ахматова и Мандельштам. Вы знакомы с поэзией Мандельштама?

— Насколько я знаю, партия его не жалует.

— Да, но его нет в живых, а это удивительным образом меняет его политическое положение, — заметил Аркадий. — Гляньте, к примеру, на нашу Москву-реку. Кажется, что она вся растрескавшаяся, как покрытая бетоном улица. А у Мандельштама: «Как медуза, невская волна». Так много можно сказать одной фразой!

— Вы, возможно, не догадываетесь, — Осборн взглянул на часы, — что на Западе практически никто не читает Мандельштама. Он слишком русский, а потому непереводим.

— Что я и говорю! Слишком русский. Это может стать недостатком.

— Вы действительно так думаете?

— Взять хотя бы убийство в Парке Горького, о котором меня расспрашивали. С тремя жертвами блестяще расправились с помощью автоматического оружия западного образца. Согласитесь, на русский это никак не переводится. Бывает, что во время демонстрации ветер слегка колышет полотно портрета, а изображенное на нем лицо, не меняя выражения, вздрагивает. Такую дрожь, еле заметное волнение, и уловил в глазах Осборна Аркадий.

— Господин Осборн, вы, должно быть, почувствовали известную разницу между таким человеком, как вы, и человеком вроде меня. Мой образ мыслей настолько скучный, плебейский, что пообщаться с кем-либо умудренным опытом, для меня большая честь. Можете представить, как мне трудно постичь причину, по которой иностранцу пришлось брать на себя труд убивать троих русских. О шпионаже речи здесь нет. Признаюсь, в данном случае я безоружен. Обычно, когда я обнаруживаю труп, на месте преступления все вверх дном — всюду кровь, отпечатки пальцев, возможно, тут же и орудие убийства. Мальчишка с крепкими нервами справится с этим делом не хуже меня. Мотивы? Супружеская измена, пьяная драка, копеечный долг, случается, одна женщина убивает другую из-за пропавшей курицы. Приходится признать, что настоящий рассадник страстей — общие кухни. Откровенно говоря, если бы у меня хватило ума стать идеологом, или управлять министерством, или отличить одну шкурку от другой, то я этим бы и занимался. А так вам только остается сочувствовать труженику-следователю, который столкнулся с преступлением, мастерски задуманным, дерзко исполненным и, если не ошибаюсь, остроумным.

— Остроумным? — с интересом переспросил Осборн.

— Вот именно. Помните, что сказал Ленин: «Рабочий классе не отделен китайской стеной от старого буржуазного общества. И когда наступает революция, дело не происходит так, как со смертью отдельного лица, когда умерший выносится вон. Когда гибнет старое общество, труп его нельзя заколотить в гроб и положить в могилу. Он разлагается в нашей среде, этот труп гниет и заражает нас самих». Теперь представьте себе буржуазного бизнесмена, способного расправиться с двумя советскими рабочими и бросить их в самом центре Москвы. Станете ли вы после этого утверждать, что ему не хватает остроумия?

— Вы говорите, с двумя? Мне казалось, что в парке обнаружили троих.

— С тремя. Господин Осборн, вы хорошо знаете Москву? Вам нравится здесь бывать?

Они пошли дальше, оставляя на камнях темные следы. Был на поздний час, водители включили фары. Видневшийся впереди мост облегала мрачная желтая мгла.

— Так вам нравится в Москве? — повторил Аркадий.

— Знаете, следователь, во время поездки в Сибирь мэр одного городка показал мне самое современное сооружение в городе. Там было шестнадцать унитазов, два писсуара и единственный умывальник. Это был общественный нужник. Там собираются руководители и, спустив штаны, обсуждают важные дела, — Осборн помолчал. — Конечно, Москва намного больше.

— Простите, господин Осборн, — Аркадий резко остановился. — Разве я чем-то вас задел?

— Нет, я на вас не в обиде. Просто мне подумалось, что я отвлекаю вас от вашего расследования.

— Ну что вы, — Аркадий тронул Осборна за замшевый рукав, и они пошли дальше. — Скорее, наоборот. Если я хотя бы на минуту смог мыслить не как русский, а как гений делового мира, все мои беды были бы позади.

— Не понимаю…

— Только гений мог найти что-то такое, ради чего стоило убивать русских. Нет, это не лесть, а дань восхищения. Пушнина? Но ее можно купить и у вас. Золото? А как его вывезешь? И сколько стоило хлопот, чтобы избавиться от сумки…

— Какой сумки?