Fuck'ты - Мария Свешникова

— Нет.

— Давыдково…

— Проезжали.

— Большое Воскресенское…

— Почти сразу после поворота на него свернули.

— Девушка, к вам уже едут — разговаривайте со мной сколько можете, о чем угодно.

— Я боюсь закрывать глаза. У меня ноги совсем холодные. Онемели.

— А что произошло?

— Он всадил мне нож в бедро, а я сломанным диском прорезала ему шею. И мы врезались в вышку.

— Вас пытались изнасиловать?

— Не знаю.

— Убить?

— Да я же говорю — не знаю.

— Это был ваш знакомый?

— Я его видела один раз в жизни.

— Телефон зарегистрирован на Валиева Алексея Алексеевича. Вам о чем-нибудь говорит это имя? Назовите номер и марку машины.

— «Гранд Чероки» номер у134мм, 97 регион. А имя ни о чем не говорит.

— Вы были одни в машине?

— Да… Скажите, а вы за или против случайного секса?

— За, по-моему, это здорово.

— Знаете что, вот я из-за него сейчас лежу на земле вся в жуках-комарах под мертвым мужчиной.

— Девушка, вам надо продержаться еще минут десять.

— Вышлите наряд, убийство, — почти шепотом прошептала она кому-то еще…

Я нажала на сброс. Надоело.

Пошел дождь, капли воды смывали грязь, пот и кровь, разжижали засохшие багровые комочки. Мы уходили в землю.

Я решила перезвонить 112 — прошло уже минут пятнадцать.

Так вот каково оно — быть жертвой обстоятельств.

Послышался гул сирен. В фильмах ЗИЛы с крестом на кузове ездят быстро — в жизни заторможенно и лениво. Вышел врач в синей форме.

Сзади скорой помощи нашли свое временное пристанище два милицейских «Форда». Из них выбежал бородатый мужчина лет тридцати и начал фотосессию «Модель под трупом».

— Может, меня кто-нибудь вынет?

— Сейчас, один кадр…

Двое коренастых санитаров сняли с меня мертвое тело.

На счет три меня положили на носилки и перенесли в машину.

Врач нагнулся и сказал, что левая нога не реагирует.

— Ее отрежут?

— Да нет, не волнуйтесь.

Мне сделали экспресс-анализ — я потеряла много крови. Но я жива. Диском откровений, разломанным на две части, я спаслась.

Под общим наркозом меня зашивали, как плюшевого мишку на фабрике.

Когда я проснулась, поняла, что лежу в боксе, а в самой палате сидит, уныло храпя в кресле, правоохранительный орган.

Да, я жива, и, видимо, надо искать адвоката.

В палату зашла мама и сообщила, что Карина в Склифе, а Макс погиб.

Его собирали по всем полосам движения — а оторванную руку нашли только через несколько часов. У моей сестры перелом ключицы, ссадины и сотрясение мозга.

— Что на самом деле случилось, рассказать не хочешь?

Я взглядом покосилась на мента.

Мама поняла меня правильно.

— Скажите, а меня посадят?

— А я откуда знаю, девушка, вы причастны к смерти.

— Мам, добро и хорошее — вещи наказуемые.

— К вечеру тебя переведем в другую больницу.

— А где мы сейчас?

— В районной, в Ясенево, тебя дальше не довезли. Скоро приедет Галя, твой адвокат, и следователь.

Наши родители хотели, чтобы мы росли в свободной стране. Покупали нам сникерсы и марсы, отменяли цензуру, реставрировали церкви. Хотели как лучше, а получилось как всегда.

— Прости меня, — сказала мама. — Прости за свободу, которая вот так обернулась. Прости, что не знала и не хотела узнать, что с тобой.

Свобода — это не Россия, это не тело и не душа. Свобода — это любовь, мы заменили ее сексом и неясностями, привычкой и удобством.

А я люблю. Люблю солнце, люблю маму, малину, жизнь и даже злого опера в кресле. Мне страшно захотелось на денек стать героиней Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», но жизнь не кино, ее нельзя перемонтировать, нельзя нажать rewind. Нельзя запереться в студии и перебирать секунды, выискивая истинно красивый дубль, нельзя уткнуться усталыми глазами в мониторы и вечно давать указания наложить другую звуковую дорожку и забирать сказанные слова обратно в исходники. Rec — единственная кнопка. А мы этого не понимаем и вечно нажимаем неработающую паузу.

Я шепнула маме на ухо:

— Слушай, если меня посадят — можно в «Матросскую тишину» к Ходорковскому?

— Дурочка ты, но я рада, что ты не бьешься в истерике.

А в десять часов тридцать три минуты мне позвонила Таня Гарнидзе и сказала женское «прости»… За что бы там ни…

Интересно, а сколько стоит моя жизнь? Можно в любой валюте.

Сама оцениваю ее в миллион фунтов стерлингов. Не меньше.

Приехали Алина и Настя, влетев в палату, как на театральную сцену. С букетом бамбука и одной орхидеей. Настя плакала и просила прощения, что не поверила, мы обе ненавидели факты. Улыбка Алины была девственно лучезарной. Хрупкая и мягкая девушка. Ее образ с сайта blowjob.ru никак не соответствовал действительности. Засудить бы этих тварей, которые продали видео!

— Помните слова: «Я просил у Бога сил, он послал нам испытания»! Ты же хотела быть сильной женщиной? — оживила ситуацию Алина.

Так странно, мы все читали Ремарка и имели неплохой шанс стать филологинями. И мечтали выйти замуж, новое поколение, черт возьми! Мы только начинаем верить в сказки и готовы их писать!

— Это ты ее таким умностям научила? — я посмотрела на Настю.

— Сама с виду дура дурой, а тебя разбуди ночью, ты фильмографию Полански расскажешь, а потом озвучишь всех режиссеров итальянского неореализма.

— Я помню, как ты в шесть утра Овидия нам пересказывала.

— Не поверите, мне страшно выходить из больницы. Я просто не знаю, как все это разгребать, а особенно меня пугает надобность общаться с правоохранительными органами. Я не знаю, что им говорить.

* * *

Спустя неделю мне пришлось все рассказать — собрать файлы в отдельные папки, вырванные листы вернуть в секретный талмуд — вспомнить все встречи, слова, каждый миллиграмм спермы, каждое прикосновение, все даты, собрать нашу историю по фактам. В затхлой комнатушке ОВД «Пресня». Машинистка набирала текст откровений. Я не стеснялась в выражениях.

Мои слова входили в том уголовного дела, которое еще не было заведено. В фильмах при допросах предлагают кофе. В Москве разрешают курить. Ты изучаешь распечатанные на черно-белом принтере фотороботы бандитов, ищешь глазами кулер и натыкаешься на заляпанный грязными руками электрический чайник.