Fuck'ты - Мария Свешникова

Год назад я бы вывела простую мораль, как жить дальше. Очень просто — трахаться, как кролики, и каждый раз, когда захотите солгать, займитесь чем-нибудь SUCK’ральным. Например, FUCK’тами собственной биографии… И помните, что Библия учит любить ближнего, а Камасутра объясняет, как именно это делать.

Но все изменилось, потому что возле дверей меня встретила мускулистая девушка и, улыбнувшись, сказала:

— Это твой второй шанс…

В недоумении я посмотрела в ее глаза. Она повелительно моргнула.

Настал сентябрь, и снова осталось две минуты до моего вечного девятнадцатилетия. Я все также стояла и наблюдала сцену минета в Rav 4. Ира глубоко и проникновенно властвовала над покорным мужчиной. На этот раз я не отвернулась, а вычурно уставилась в красивый и чувственный оргазм. Случайный секс? Думаю, вряд ли.

Вдруг зазвонил мой на этот раз красный телефон, а на определителе — московский номер Романовича.

— Я всегда звоню первый. С днем тебя! С двадцатилетием!

— Мне будет всегда девятнадцать лет! А почему ты не во Франции?

— Там все курят, и потом…

Потом я зашла в квартиру потушила последнюю в своем романе сигарету, пережав каблуком глупую игру длиною, нет, не в год, не в жизнь, не в вечность, двадцать один сантиметр длиной и касание большого и среднего пальца в ширину. Хватит играть!

— А ты меня прочитала?

— Как ты сказал, я не читаю мужчин, с которыми сплю… и… мне не представилось случая.

Стесняясь вешаю трубку и засыпаю в одежде.

Кажется, я снова вру.

Мускулистая девушка присела на кровати и провела по волосам:

— Второй шанс постарайся не потратить впустую.

И, как по мановению волшебной палочки, мне снился Алек. Будто на этот раз я уезжала жить в Нижний Новгород, почему-то в небольшую, но уютную квартиру — не то что мои сто пятьдесят метров самовыражения.

Я сидела перед небольшим серебристым монитором и переписывалась с кем-то по аське, как вдруг позвонила Настя и сказала, что заберет меня на машине, надо взять пару чемоданов, и вернемся.

Собирая вещи, я обнаруживаю, что в другом конце комнаты сидит Романович, насупленный и грустный, подходит, обнимает. У него стоит.

— Послушай, но ведь так вечно не будет. Рано или поздно мы перестанем хотеть друг друга.

— А вдруг нет?

— Ну а что тогда, как ты себе представляешь, что мы просто возьмем и все поменяем в жизни? У нас все равно ничего не получится.

Мы начинаем заниматься сексом. В абсолютном сознании тоски он проникает в меня, и мне это нравится. И с каждой секундой я подталкиваю его двигаться еще быстрее, все быстрее и быстрее, а он, не переставая, что-то говорит.

— Мне жаль. Ты думаешь, мне по хрену? — утыкаясь носом мне в плечо, он покидает мое тело, отходит на несколько метров и, прислонившись к стене, мастурбирует, глядя на меня.

— Поехали со мной?

— Нет, не получится. Прости.

Я сижу на подоконнике — за окном льет дождь. Он кончает.

Я плачу.

Просыпаюсь с ужасной влагой под ресницами.

За окном впервые за долгое время показалось солнце, но на улице жуткий ветер, холод которого проходит через стекла, почти невидимо качает шторы; комок воздушных нитей, как сахарная вата, обволакивает палочку; эта палка — моя надежда. Я перестаю чувствовать запах моей комнаты, себя, осени. Что за хрен?

И тут я поняла, что мы не можем вечно прыгать из одной постели в другую, оставлять следы духов на подушках и спермы на одеялах. После того как Романович появился, я начинаю слишком много думать о нем. А вдруг это не случайно? Я могу еще несколько лет проводить в домыслах… А могу поставить точки под четким наблюдением сильной мускулистой подруги. Мое решение не заставило ждать опровержения. Он позвонил, предлагая встретиться — я напросилась приехать к нему домой около шести. Я стояла перед зеркалом в ванной и красила ресницы — репетировала свою речь, продумывала слова, из которых собралась только одна красивая фраза: «В фильмах всегда кто-то умирает, а в жизни кто-то идиот», но тогда логичным будет вопрос: «Ты считаешь меня идиотом?» Это все не то.

Я зашла в квартиру, он даже не вышел к двери меня встретить — просто открыл дверь и отправился дальше сидеть на кухне за ноутбуком, изучать сайт Mercedes.com. Такие, как Романович, не ездят на мерседесах — они считают их женскими машинами.

Я решила резать правду-матку с порога, как неудавшийся гинеколог. Он встал со стула и приблизился на минимальное расстояние, и животное «я», которое чаще всего брало верх над здравым смыслом, ударило по голове. Полминуты мы целовались, не дотрагиваясь ни до одной части наших тел руками. Мозг оправился от удара и дал команду речевому аппарату.

— Алек, не дотрагивайся до меня, пока я не договорю!

Он не понял, руками продолжая держать мои плечи.

— Я прошу, не делай этого!

Он оторопел, но откинул руки от моих плеч.

— Ладно, ладно, не нервничай. ПМС?

Мне вдруг стало страшно задавать вопросы, стало страшно опять упереться в стену молчания и непонимания, снова начать врать самой себе и всем вокруг.

— Алек. Скажи, я могу быть уверена, что, если я попрошу — ты мне больше не напишешь, не позвонишь, не столкнешься со мной нос к носу? Я привязываюсь…

Он поднял глаза и удивленно посмотрел на меня:

— С какой стати? Я буду с тобой, сколько будут позволять обстоятельства.

— Ты пойми, я больше не могу так — я нагулялась, набесилась, мне надоели чужие кровати.

— У тебя кто-то серьезный появился?

Он закурил сигарету. Жизнь меняется, мы действительно уже не те, что были вчера. И передо мной стоит не кучерявый Романович, готовый смеяться, теряя полотенце в коридоре, нет — передо мной циник, который никогда не изменится.

— Да нет, не в этом дело. Не мучай меня.

Зазвонил телефон, он взял трубку, показывая мне пальцем «тсс», часть меня хотела подать женский голос, разбить пару стаканов. Но это напускное. Я просто развернулась и ушла.

Что-то отвлеченно напоминающее любопытство заставило заглянуть в его комнату, где на полу лежал чемодан и спортивная сумка, в которую были сложены аккуратными стопками свежепостиранные вещи.

Я слышала, как Романович пытается закончить беседу, говоря, что перезвонит и у него сейчас серьезный разговор.

— Маш, подожди, просто пойми — я не ожидал от тебя таких слов, я был уверен, что ты… — я не дала ему договорить.

Дверь перегородила любовь и не выпускала, мне не оставалось ничего, как обернуться.