Банда 4 - Виктор Пронин

И после всего этого прекрасно себя чувствует!

— Этого не может быть, — побледнев, сказала Валя.

Пафнутьев, не говоря ни слова, выхватил из кармана документы Бевзлина, которые передал ему Андрей, и бросил всю пачку на стол.

— Смотрите! Вот его записная книжка со всеми адресами! Вот его удостоверение! Вот его международные карточки, по которым он может, не тратя ни копейки, совершать кругосветные путешествия, жить на виллах Испании и Таиланда!

Андрей попросту набил ему морду как последнему шибздику и отобрал все эти бумажки! Это было вчера вечером. А сегодня утром Андреи привез меня сюда и в данный момент сидит в машине и поджидает, пока мы тут с вами перестанем шептаться и на решетки, на дырки, на щели в стенах оглядываться!

Длинным перламутровым ноготком Валя осторожно подцепила обложку какого-то банковского удостоверения и, увидев портрет Бевзлина, подняла на Пафнутьева изумленные глаза.

— Никогда бы не поверила, — прошептала она.

— А теперь, когда поверила, ответь мне, пожалуйста, на три вопроса. Только на три, не больше. Годится?

— Заметано, — кивнула Валя.

— Вопрос первый. Куда идут эти младенцы, кому они нужны в таких количествах, для каких таких целей?

— На запчасти идут. На Запад. На цивилизованный, культурный, благоустроенный Запад. Там люди тоже иногда болеют, а спасти их может только настоящий человеческий орган — печенка, почка, глаза, сердце... Состоятельные люди готовы платить любые деньги... Любые, в самом прямом смысле слова.

Оставшаяся часть младенца идет на всевозможные инъекции, сыворотки, выжимки...

Некоторым престарелым гражданам какой-нибудь Германии или какой-нибудь Голландии очень помогает. Не всегда, не всем, но помогает. Надежда умирает последней, — без улыбки закончила Валя.

— Хорошо, — кивнул Пафнутьев, хотя вертелись у него на языке десяток уточнений, хотелось ему все выяснить до конца, но надо было соблюдать уговор.Вопрос второй... Как мог ребенок попасть в руки этого пропойцы и прохвоста Самохина?

— Трудно сказать, — Валя повела плечом, словно отгораживаясь от этого вопроса. — Можно только предположить... Дети были подготовлены к отправке, законсервированы...

— Это как? — не удержался Пафнутьев.

— Что-то им вводят в организм, чтобы они какое-то время спали. Другими словами, чтобы вели себя смирно, не кричали, не визжали, не поднимали шум. Мало ли — таможня, досмотр, проверка... А они, возможно, упакованы в ящики, контейнеры... Об этом можно только догадываться. Так вот, дети, возможно, были законсервированы, подготовлены к отправке потребителю или заказчику, называйте его, как хотите... А тут подвернулся Самохин... И он попросту украл ребенка.

Это одно из предположений. Другие можете придумать сами.

— Понял, — Пафнутьев помолчал, бросил взгляд на невозмутимо сидящего Овсова — он вертел в руках бутылку из-под виски, пытаясь прочесть многочисленные наставления потребителю как пить, сколько, из какой посуды, в каком обществе — все это, оказывается, имело очень большое значение. — И последний вопрос, Валя... А кто вы там, в роддоме?

— Секретарь главврача.

— Там лучше, чем здесь?

— Это уже четвертый вопрос, но я отвечу... Там нет ночных смен...

— Разве? — обронил Овсов.

— Там нет обязательных ночных смен, если тебе так больше нравится, — Валя растрепала седые волосы Овсова. — Не думай об этом, Овес, не давай волю воображению.

— Если бы я давал волю воображению, то я, наверное, дал бы волю и рукам.

— У тебя руки и так заняты, — усмехнулась Валя. — Не отвлекайся. Мне пора,она поднялась. — Не вздумайте мне звонить, Павел Николаевич. У нас это не поощряется. Будьте осторожны, берегите себя.

Мужчины молча проводили взглядом девушку, одновременно вздохнули, посмотрели друг на друга. Валя уже от двери махнула им рукой, улыбнулась подбадривающе и плотно закрыла за собой дверь.

— Ну что, Паша, — проговорил Овсов, встряхивая почти опустевшую бутылку виски. — Надо бы по глоточку... Как сейчас говорят, за успех нашего безнадежного предприятия. Не возражаешь?

— Девочка в самом деле жива?

— Да, с ней все в порядке. Оклемалась.

— Тогда наливай, — устало проговорил Пафнутьев.

* * *

Может быть, Пафнутьев не был тонким и проницательным человеком, тонким и проницательным следователем, может быть. Но шкуру он имел чрезвычайно чувствительную и ощущал приближение событий задолго до того, как они созревали и валились ему на голову. Покидая выгороженную шкафами конурку Овсова, он вспоминал не жутковатый рассказ Вали, не девочку, которую чуть было не купил за несколько бутьшок водки, и даже не виски, которым потчевал его хирург. Сидя рядом с Андреем и вдыхая весенний воздух, свежей струей врывающийся в салон машины, он мучительно пытался вспомнить несколько слов, которые больно царапнули его сознание. Произнес ли он их сам, или лениво и хмельно обронил Овсов, а может, Валя скороговоркой выпустила их на волю...

И Пафнутьев начал перебирать весь разговор с начала до конца, потом еще раз, и, наконец, нащупал он эти царапающие слова, нащупал в самом конце беседы с Валей. И, облегченно откинувшись на спинку сиденья, с блаженной улыбкой закрыл глаза. Теперь он ни за что не забудет их ни при каких обстоятельствах.

Это были последние слова, которые произнесла Валя, уже прощаясь. «Берегите себя», — сказала она.

Слишком часто эти слова звучали последние дни, чтобы можно было пройти мимо них, не услышав, не оценив. Несколько раз их повторил Шаланда, он просил беречь старика Чувыорова, пьяницу Самохина, младенца, который спал гак крепко и беспробудно, что мог и в самом деле не проснуться. На сегодняшний день только младенец пока и уцелел, остальных Пафнутьеву спасти не удалось. Теперь, дай Бог, выжить самому. Что-то последнее время слишком часто ему советуют беречь то одного, то другого... Теперь вот и сам получил серьезное предупреждение...

— Слишком часто, — пробормотал Пафнутьев вслух.

— Не понял? — спросил Андрей, скосив глаза в сторону начальства.

— Это я с собой все отношения выясняю, это все с собой треплюсь, никак не успокоюсь.

— Я тоже могу вставить словечко... Слишком много трупов столпилось последнее время вокруг нас, Павел Николаевич.

— Да, многовато. На каждом шагу, можно сказать.

— Боюсь, еще появятся.

— Очень даже может быть.

— Причем, что самое интересное, Павел Николаевич... Трупы-то с обеих сторон... И противная сторона несет потери.

— Какие? — встрепенулся Пафнутьев.

— А эти амбалы...

— Крутовато с ними, старик, обошелся, крутовато.

— Есть еще и третья сторона, самая печальная...